Последняя глава (Книга 1)

– А разве ему будет мало, если он на словах заявит, что они высокие? Неужели надо, чтобы Уолтер и на самом деле так думал?

– Да, надо, хотя бы при дневном свете. То, что он думает в три часа ночи, не имеет значения. Знаешь, он ведь не дурак.
– Майкл снова взъерошил волосы.
– Пожалуй, единственный человек, который может нам помочь, - это все тот же Бобби Феррар. Он знает Уолтера как облупленного.

– А он хороший человек? Он захочет?

– Бобби - сфинкс, но очень порядочный сфинкс. Он все знает. Он словно аккумулятор, собирающий слухи, мимо него ничего не пройдет, а мы сможем держаться в тени.

– Но разве не важнее всего - поскорее послать дневник в типографию, чтобы казалось, будто он вот-вот выйдет в свет?

– Да, но вся загвоздка в предисловии...

– Почему?

– Мы ведь хотим, чтобы Уолтер прочитал книгу и пришел к выводу, что подписать ордер - значит нанести Хьюберту незаслуженный удар, - как оно и есть на самом деле. Другими словами, мы хотим затронуть тайные струны его души. Но я уже слышу, как он себе говорит: "Да, не повезло молодому Черрелу, здорово не повезло; но ведь это - решение судьи, да и боливийцы на нас нажимают; к тому же он принадлежит к привилегированному классу, а тут дело тонкое - еще подумают, что мы делаем поблажки аристократам..."

– По-моему, это так несправедливо!
– горячо прервала его Динни. Почему надо жестче подходить к человеку только за то, что он случайно родился не сыном сапожника? Это просто трусость.

– Да, но в этом смысле все мы трусы. Однако предоставим слово Уолтеру, которого ты прервала. "Нельзя делать поблажки, - продолжает он.
– К тому же малые страны требуют к себе особого уважения".

– Но почему?
– снова прервала его Динни.
– Мне кажется...

– Знаю, Динни, знаю, - жестом остановил ее Майкл.
– Но это как раз тот психологический момент, когда откуда ни возьмись появляется Бобби и говорит: "Между прочим, тут еще будет предисловие. Мне его показали. Там проводится мысль, что Англия любит проявлять великодушие за счет своих собственных подданных. Довольно-таки едко сказано, сэр. Пресса за это ухватится. Старая песенка - "Мы не умеем постоять за своих соотечественников" - всегда имеет успех. И знаете, - заметит дальше Бобби, - мне давно казалось, что такой большой человек, как вы, легко мог бы рассеять впечатление, будто мы не умеем постоять за своих. Я не говорю, что это так на самом деле; может быть, это вовсе не так, но такое впечатление существует, и оно прочно укоренилось; вы, сэр, лучше всякого другого могли бы восстановить равновесие. А данный случай не плохой повод снова завоевать общественное доверие. Да и по существу-то ведь, - скажет далее Бобби, - было бы правильнее не подписывать ордера, - ведь шрам-то, между нами говоря, настоящий, и выстрел действительно был сделан в порядке самозащиты; наконец и стране будет полезно почувствовать, что на правительство можно положиться, оно не бросает своих на произвол судьбы". На этом Бобби и ретируется. А Уолтеру уже и в голову не придет, что ему просто хочется избежать неприятностей, - он будет верить, что мужественно защищает интересы своей страны... Что и требуется государственным деятелям.
– Майкл закатил глаза.
– Видишь ли, Уолтер прекрасно сообразит, хоть никогда этого и не признает, что, если ордер не будет подписан, предисловие не появится. Больше того, в ночной тиши он будет с собой откровенен; но если при свете дня он себе скажет, что совершает геройский поступок, не подписывая ордера, - какое кому дело до того, о чем он думает по ночам. Понятно?

– Ясно как божий день, Майкл. Но разве не нужно, чтобы он прочел предисловие?

– Надеюсь, что нет, но оно должно быть у Бобби под рукой, на случай, если ему понадобится подкрепить свои доводы. Бобби Феррар любит все делать основательно.

– Но захочет ли мистер Феррар этим заниматься?

– Да, - сказал Майкл, - в общем, да. Отец когда-то оказал ему услугу, а старый Шропшир его дядя.

– Кто может написать предисловие?

– Думаю, что уговорю старого Блайза. У нас в партии его все еще побаиваются, и он, когда захочет, умеет писать так, что мороз подирает по коже.

Динни в волнении сжала руки.

– А он захочет?

– Это зависит от дневника.

– Тогда я думаю, что захочет.

– Можно мне его прочитать, прежде чем я отдам его в типографию?

– Конечно! Только имей в виду, Хьюберт не хочет, чтобы дневник был напечатан.

– Ничего. Если дело с Уолтером выгорит и он не подпишет ордера, печатать будет не нужно; а если не выгорит, тоже будет не нужно, - после драки кулаками не машут, как любил говорить старый Форсайт.

– А дорого будет стоить напечатать дневник?

– Пустяки - фунтов двадцать.

– Это мне по карману, - сказала Динни и подумала о двух джентльменах с Саут-Молтон-стрит: ведь у нее никогда не было за душой ни гроша.

– Ерунда, не беспокойся!

– Это моя идея, Майкл, и я хочу платить за нее сама. Ты и представить себе не можешь, как это ужасно - сидеть сложа руки, когда Хьюберт в такой опасности! Я уверена, что, если его выдадут, ему несдобровать.

– Никто не может предсказать, как поступит государственный деятель, сказал Майкл.
– Их недооценивают. Они куда сложнее, чем мы думаем, порой даже обладают кое-какими принципами, и уж конечно гораздо хитрее. Но, пожалуй, дело у нас все-таки выгорит, если мы сумеем как следует взяться за Блайза и Бобби Ферpapa. Я займусь Блайзом, а на Бобби напущу старика. Тем временем мы напечатаем дневник.
– Он взял рукопись.
– До свиданья, дорогая, и поменьше волнуйся.

Динни поцеловала его, и он ушел.

Он позвонил в тот же вечер около десяти.

– Динни, я прочел. Если это не тронет Уолтера, значит, он сухарь, каких мало. Ручаюсь, он не заснет над этим, как тот тип; что бы ни говорили об Уолтере, он человек добросовестный. В конце концов речь идет о чем-то вроде помилования, и он поймет, как все это серьезно. Если дневник попадет ему в руки, он уж дочитает его до конца; дневник его проймет, а заодно он узнает, как все происходило в действительности. Словом, держись!

– Слава богу!
– от всей души сказала Динни и пошла спать; впервые за два дня у нее немного отлегло от сердца,

&

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Дни текли томительно медленно, и казалось, им не будет конца. Динни все еще жила на Маунт-стрит, чтобы быть под рукой, если она понадобится. Труднее всего было скрывать от близких замыслы Джин. Ей это удавалось со всеми, кроме сэра Лоренса, который, вскинув бровь, загадочно произнес:

– Pour une gaillarde, c'est une gaillarde! {Вот это девка так девка! (франц.).}

A когда Динни посмотрела на него невинными глазами, он добавил:

– Ну, чем не дева Мария кисти Ботичелли! Хочешь познакомиться с Бобби Ферраром? Мы обедаем с ним в подвальчике у Дюмурье на Друри-Лейн; но имей в виду, мы питаемся одними грибами.

Динни возлагала столько надежд на Бобби Феррара, что была потрясена его видом: на лице его было написано полное безразличие. Гвоздика в петлице, бархатный голос, широкое невозмутимое лицо с чуть отвисшей нижней губой ничто не внушало ей доверия.

– Вы питаете страсть к грибам, мисс Черрел?
– спросил он

– Да, но не к шампиньонам.

– Вот как?

– Бобби, - сказал сэр Лоренс, глядя то на него, то на племянницу, никто не скажет, что вы - самая хитрая лиса в Европе. Но я-то вас знаю; держу пари, - вы назовете Уолтера "великим человеком", когда будете пугать его предисловием.

Бобби Феррар оскалил ровные зубы.

– Я не имею никакого влияния на Уолтера.

– Тогда кто же имеет?

– Никто. Кроме...

– Да?

– Самого Уолтера.

Динни, не выдержав, сказала:

– Поймите, мистер Феррар, ведь это вопрос жизни и смерти для моего брата и сущая пытка для всех нас!

Бобби Феррар молча посмотрел на ее взволнованное лицо. В течение всего обеда он не сказал и не обещал ничего определенного, но когда они с Динни поднялись, а сэр Лоренс платил по счету, Бобби спросил:

– Мисс Черрел, хотите пойти со мной к Уолтеру? Я могу устроить так, что вы будете сидеть поблизости.