Последняя глава (Книга 3)
Шрифт:
– Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно - ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания...
– Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.
– А вы собираетесь?
– Я? Это совсем другое дело.
– Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдет без счастья, это будет еще хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.
– Занавес поднимается...
– Удивительно!
– пробормотала Клер.
–
– Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе...
– Очень уж вы молоды, Тони.
– На два года старше вас.
– И все-таки на десять лет моложе.
– Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
– В страсть - нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на "Титанике", конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!
– Разрешите мне накинуть на вас пальто.
– Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.
– В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.
– Спасибо!
– Все дело в том, что я рядом с вами и все-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.
– А мне, глядя на все это, расхотелось жить.
– В этом-то и заключается ирония.
– Герой точно сам над собой смеется. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.
– Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.
– Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить ее в мадонну прошлого.
– Видимо, так оно и есть.
– У него приятное лицо. Интересно, понравится ли ему военный эпизод? "Ура! Флаг взвился!" {Припев английской матросской песни.}.
Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках непросохшую влагу слез.
– Но она никогда бы не поступила так, - сказала она охрипшим голосом, не стала бы махать флагом и кричать "ура", никогда! Может быть, смешалась бы с толпой, но так - никогда!
– Ну, это сценический эффект. А жаль! Прекрасный акт, действительно очень хорошо сделано.
– А эти несчастные накрашенные девицы, которые становятся все несчастнее и все сильнее красятся, и потом эта "Типперери" {"Типперери" песенка английских солдат.}, которую они насвистывают! Война, должно быть, все-таки ужасная штука!
– Человек впадает как бы в экстаз.
– И долго он находится в таком состоянии?
– В известном смысле - все время. Вам это кажется отвратительным?
– Я никогда не берусь судить о том, что люди должны были бы чувствовать. Но, по рассказам брата, все примерно так и было.
– Это нельзя назвать жаждой "ринуться в бой", - продолжал Дорнфорд, - я ведь совсем не вояка по природе. Но говорить, что война - самое потрясающее из человеческих переживаний, уже стало штампом.
– Вы и теперь считаете это самым потрясающим?
– До сих пор считал". Но... я должен вам сказать, пока мы вдвоем... я люблю вас, Динни. Я ничего не знаю о вас, а вы - обо мне. Но это не важно. Я сразу полюбил вас, и мое чувство становится все глубже. Я не жду от вас ответа, я только хотел бы, чтобы вы иногда вспоминали о моей любви...
Клер
пожала плечами.– Неужели люди в самом деле вели себя так во время перемирия, Тони? Неужели люди...
– Что?
– Так себя вели?
– Я не знаю.
– Где же вы были?
– В Веллингтоне, только что поступил в школу. Отца убили на фронте.
– Мой тоже мог быть убит, и брат. Но все равно! Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
– Моя, наверное, тоже.
– Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом - пьеса слишком волнует. Давайте выйдем, я хочу покурить. Впрочем, нет, лучше не надо. Всегда рискуешь встретить знакомых.
– Черт!
– Видите, я пришла сюда с вами, и это уже много. А ведь я дала торжественное обещание целый год не подавать никакого повода... Не унывайте же! Мы будем видеться очень часто...
– "Величие, достоинство и мир", - пробормотала Динни, вставая, - и самое великое - это "достоинство".
– Оно всего труднее достигается.
– А эта женщина, которая пела в ночном клубе, и небо, все в рекламах... Огромное вам спасибо, мистер Дорнфорд! Я не скоро забуду эту пьесу.
– И то, что я сказал вам?
– Вы очень добры ко мне, мистер Дорнфорд, но алоэ цветет только раз в столетие.
– Я могу ждать. Для меня это был чудесный вечер.
– А где те двое?
– Мы их найдем в вестибюле.
– Как вы думаете, у Англии когда-нибудь были величие, достоинство и мир?
– Нет.
– Но "где-то есть зеленый холм, за городской стеной"... {Строка из религиозного гимна.}. Спасибо. Это пальто у меня уже три года.
– Оно прелестно.
– Вероятно, большинство этих людей отправятся сейчас в ночные клубы?
– Меньше пяти процентов.
– А мне хотелось бы сейчас подышать родным воздухом и посмотреть на звезды...
Клер отстранилась.
– Тони, нельзя!
– Почему?
– Мы и так были вместе целый вечер.
– Если бы только вы позволили проводить вас домой!
– Нельзя, милый. Пожмите мой мизинец и успокойтесь.
– Клер!
– Смотрите! Вон они идут впереди нас. А теперь исчезните! Пойдите в клуб, выпейте хорошего вина, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну вот! Теперь доволен? Спокойной ночи, милый Тони!
– О боже! Спокойной ночи.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Время сравнивают с потоком, но между ними есть разница: время нельзя пересечь, оно течет вечно, серое и широкое, как мир, в нем нет ни брода, ни моста, и хотя философы утверждают, что оно может течь и вперед и назад, но календарь следует за ним только в одном направлении.
Итак, Ноябрь сменился декабрем, но после декабри не наступил ноябрь. Если не считать двух-трех морозных дней, погода стояла мягкая. Безработица уменьшилась, пассивное сальдо торгового баланса еще увеличилось; одного зайца убили, семерых проворонили. Газеты трепетали от бурь в стакане воды; значительная часть подоходного налога была выплачена, еще более значительная часть выплачена не была. Вопрос о том, почему благосостоянию страны пришел конец, продолжал стоять перед каждым; фунт поднимался, фунт падал, - словом, время продолжало течь, но загадка человеческого существования оставалась нерешенной.