Последняя Империя

– Старая чушь, - сказал профессор.
– Если бы не мешали, человек давно стал бы совершеннее всех созданий природы. Человек только начинается! Разум бога, сила и ловкость тигра объединятся в одном теле - вот его будущее. А такие, как ты, не хотят этого, потому что боятся. В том мире, который придет, суперимператору Цезарю-Адольфу много чести стать и швейцаром. Вот почему, когда человек открывает глаза, вам хочется их выколоть! Покончить с цивилизацией. Но захочет ли человек стать голой бесхвостой обезьяной?

– Стать ровесником планеты, - сказал суперимператор.
– Сыном солнца... Братом травы и деревьев. Вернуться к золотой весне, к детству... На что нам, людям, твой черный космос, твое всемогущество в пустоте? Допустим, мы уже стали всемогущими. И что? Пресыщение, а дальше? Мировая апатия. Смерть.

– Жаль, что это не пришло в голову той обезьяне, которая слезла с дерева и пошла на двух ногах, чтобы положить начало вашему царствующему дому, - сказал Джип, зевнув. Трактирщик фыркнул.

– Нам невозможно вообразить, какова будет эта всемогущая раса, - сказал профессор.
– Не стоит судить по себе, говорить о ее пресыщении, об угасании творящей силы. Те люди будут нам так же непонятны, как мы непонятны обезьяне. Может быть, это и грустно. Но лучше честно послужить ступенькой эволюции, чем ямой на ее дороге.

– Вот каково с вами спорить, - сказал суперимператор.
– Можно проговорить всю жизнь и ровно ничего не сделать ради идеи, великой и единственной идеи, в которую я верю... по-прежнему! Ради нее стоит пожертвовать кое-чем, нет, правда! Когда я отдал приказ относительно вас всех... у меня было такое чувство, что я решился вырубить прекрасный старый плодовый сад, но... Вы - или я, иначе решать было невозможно. И не мой эгоизм решил этот выбор, а убеждение: я полезней, нужней, моя дорога правильнее!
– он помолчал.
– Да и народ... поверил уже, что вы все колдуны... Буря, разве ее остановишь? Ты ведь помнишь собственную казнь, это было... Кстати, как ты ухитрился воскреснуть?

Профессор с досадой протер очки.

– Что вы все твердите о моей казни? Никто меня не казнил.

– Нет, вы поглядите только!
– угрюмо сказал трактирщик.
– Он взаправду все позабыл. Но я же собственными глазами...

– Постойте...
– сказал профессор. Он снял очки и сидел, близоруко помаргивая.
– Что это значит?
– очки снова очутились на носу.
– Боже, где зеркало?
– профессор вскочил, озираясь. Хотя... прошло столько лет и тогда... Значит, это он под меня загримировался!
– все в волнении приподнялись, силясь понять эти мучительно бессвязные речи.

– И его... вместо меня!
– задыхаясь от слез, от волнения, профессор повернулся к Джипу, закричал:

– Мальчик, зачем ты это сделал?

Джип с досадой дернул плечом.

– Ну, откуда я знал, что тебя уже спрятали? Откуда? Вспомни-ка: я дома не ночевал, а потом на улице меня встретил Грогут, сказал... Ну и...

– Так это тебя... тридцатого?
– сказал трактирщик.

– У вас в тот день был скверный кофе, - поддразнил его Джип.

– Пригорел, - угрюмо сказал трактирщик.
– Я всегда говорил, что этот парень что-нибудь да выкинет.

Профессор перевел дух и закричал на Джипа!

– А кто тебе разрешил это сделать, а? Ты почему, а?

– Вечно раскричится, - пробормотал Джип.
– Отстань, ладно?

– Ну, не буду, - сказал профессор, - не буду, не сердись. На чем мы остановились?

– Да, - сказал суперимператор задумчиво, - сперва это было необходимо. А потом... стал я бояться. Подумай: у каждого родственники, друзья. По ночам спать перестал. Одно думаю: кто-нибудь да отомстит. Утром отдашь приказ насчет этих... родственников и прочих... А у них свои друзья, свои родственники. Значит, начинай сначала, - он сделал безнадежный жест рукой.
– И кому верить?
– суперимператор говорил будто сам с собой.
– Уж личная охрана через какое сито проходила... Глядит на тебя преданными глазами. А может, проморгал какой-нибудь чиновник, недопроверил... и у него, может, брат казнен или отец... только и ждет, когда отвернешься...
– гримаса ужаса исказила его морщинистое лицо.

– Не знаете вы, как я живу. Все меня боятся, а я, - он прокричал это, - я-то как боюсь! Такого страху... никто... никто!

Пип следил за ним с прищуром, громко посапывая. Достал из кармана портсигар, вынул сигарету, почиркал спичкой, шумно затянулся.

Трактирщик угрюмо сказал:

– Во-от оно как... А я все думал: зачем зря губит людей?

У Цезаря-Адольфа вырвался сдавленный смешок.

– Ничего себе - зря! Думаете, вы один такой догадливый? Один понимали, что я их... зря?
– он махнул рукой.
– Пожалели бы вы меня... увели отсюда... спрятали!
– это вырвалось у него искренне, в какой-то смертной собачьей тоске. Пип громко вздохнул и выпустил огромный клуб синего дыма.
– Послушайте, - просительно сказал суперимператор, - а можно мне закурить? Двенадцать лет мечтал о папиросочке!

Пип протянул ему портсигар с русалкой. Суперимператор трясущейся рукой взял сигарету, но не донес ее до рта, спросил боязливо:

– А они у вас... не отравленные?

– Я же курю, мистер суперимператор, - сказал Пип с упреком.

– А спичку?
– сказал Цезарь-Адольф.

Пип тряхнул коробком.

– Спички кончились, прикуривайте так, - он покосился на сигарету.
– Э, погасла...

– Да вот вам вместо спичек, - сказал Джип, протянув суперимператору зажигалку. Увидев перед носом пистолет, тот коротко, жалобно вскрикнул:

– О-о!
– и упал в кресло.

Через минуту, осмотрев тело, профессор сказал:

– Он умер, - и уронил руку, в которой больше не бился пульс.
– Бедный глупый человек!

– Можешь оживить его, если хочется, - сказал Джип, пожав плечами.

– Не успею. Разрыв сердца.

– Джип, Джип!
– сказал Пип.
– А что теперь с ним делать?

– Давай засунем его в камеру, - сказал Джип.

(Здесь в точности записаны все те слова, которые были произнесены над телом владыки последней империи на планете Земля). Затем Пип и Джип внесли останки в камеру и положили их там, накрыв черным фартуком. Одна за другой хлопали, защелкиваясь, бронированные двери. Джип сказал Пипу:

– А теперь смоемся.

Но Пип возразил:

– А это все кому?
– он указал на стол, уставленный едва початыми яствами и графинчиками.
– Собакам, что ли?

– Пип, мы уходим, - сказал Джип.

– Валяйте, - нахально ответил Пип.

– У меня дел по горло, - сказал Джип.
– Слышишь?

– Слышу, - спокойно ответил Пип.

– Я не стану тебя отсюда вытаскивать, так и знай, - сказал Джип.

– Не нуждаюсь, - невозмутимо ответил Пип и позвенел отмычками.

– Остаешься?
– с угрозой спросил Джип.

– Остаюсь, - лениво ответил Пип. И тогда Джип сказал профессору и трактирщику:

– Пойдемте.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЕЩЕ ОДНО ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Радио молчало. И снова стали слышны звуки, от которых горожане отвыкли: шарканье шагов по мостовой, шорох, с которым ветер гнал обрывки газет, проспекты несостоявшегося празднества, разноцветные обрывки серпантиновых лент, выметенных с трибун суперимператорского цирка. Пронзительный ветер хозяйничал в столице, заключенной в стенах из монолитного железобетона с зубцами, обмотанными колючей проволокой. Ветер свистал на всем пространстве от харчевни "Дядюшка Мирбо" до оптового склада "Токсима и сыновья. Рогожа и кожи". Ветер громыхал жестяными вывесками, обрывал со стен правительственные распоряжения, а с губ - шепотки, шепотки... Был слышен шум и свист ветра, а радио молчало. И это было страшно. Среди дня закрылись ставни домов и улицы опустели. Редкие прохожие шли не в ногу, пугливо оглядываясь: видно, уж самая крайняя необходимость выгнала из дому, хотя день был вовсе не плохой, только дул ветер, но солнце светило ярко.