Последняя любовь гипнотизера

Звонок умолк, но кто-то принялся стучать в парадную дверь.

Первая мысль была, что это Патрик, потому что грохот чем-то напоминал его гневный тон при последней встрече, но это, конечно, лишено всякого смысла — Патрик мог бы просто войти в дом.

Или это, может быть, полиция. Кто-нибудь увидел, как я доставала ключ, и вызвал полицейских. Возможно, какие-то друзья-соседи. Элен из тех, кто дружит с людьми по соседству.

Я поставила поднос и неслышно прошла по коридору, мимо коробок Патрика, сваленных в неопрятную кучу. Бедная Элен. Теперь в ее доме уже не ощущалось прежней чистой духовности, ее заглушили пыльные коробки. Я с интересом подумала, не преисполнилась ли Элен ненависти к этому хламу? Или она выше столь земных проблем? Ну, насколько я знаю Патрика, эти коробки еще долго будут здесь стоять.

Я осторожно выглянула в узкое окошко рядом с парадной дверью и увидела какого-то мужчину. Он засунул руки в карманы брюк и выпятил подбородок, будто готовясь к какой-то схватке. Ему было явно за сорок. И что-то было в его внешности. Что-то высшего класса, что-то, говорившее о деньгах. Может быть, это костюм, или чуть длинноватые, тщательно уложенные волосы, или просто то, как он стоял, широко расставив ноги, словно был тут главным.

Меня охватило любопытство.

Кто это?

Какой-то клиент, нуждающийся в сеансе гипноза?

Или бывший возлюбленный Элен? Но он как будто не в ее вкусе.

Впрочем, уверена, что и Патрик тоже не в ее вкусе: он уж слишком ординарен и традиционен, стопроцентный средний мужчина. Ей бы найти какого-нибудь бледнолицего поэта, а мне вернуть моего крепкого простого геодезиста.

Любовник? А что, если Патрик вовсе и не отец ее ребенка? О, это было бы идеально! Может ли оказаться вот этот по-настоящему рассерженный с виду мужчина причиной разрыва?

Я открыла дверь.

Глава 18

Забавно, что люди называют гипнотерапию веянием нового века. Иероглифы, обнаруженные в гробницах, говорят о том, что египтяне пользовались гипнозом по крайней мере за три тысячи лет до Рождества Христова.

Цитата из курса гипнотерапии Элен О’Фаррел в Интернете

— Маделайн, да ты послушай! — Джулия коснулась руки Маделайн, и Элен заметила, как та слегка дернулась.

Был вечер среды, и они втроем сидели за столиком битком набитого тайского ресторана, перед тем как пойти в кино. Они устроились в крошечной кабинке. Фильм начинался в девять вечера, а была уже половина восьмого, но им только-только принесли меню. Похоже, они могли опоздать к началу сеанса, и это сердило Маделайн, а Джулия ничуть из-за этого не беспокоилась, поскольку была куда более беспечной и легкомысленной, чем Маделайн.

Джулия и Маделайн между собой не дружили, они лишь делали вид, что приятельствуют, — ради Элен. А Элен, как их общая подруга, обычно старалась встречаться с ними по отдельности. В этот раз она просто знала, что обеим хочется посмотреть новый фильм с Джорджем Клуни, так что ей показалось глупым не пригласить сразу и Джулию, и Маделайн.

Но теперь Элен мысленно делала для себя заметку никогда больше такого не повторять. Джулии, похоже, постоянно хотелось напомнить Маделайн, что она гораздо дольше знает Элен, а потому то и дело вспоминала какие-нибудь истории из их школьных дней, говорила о каких-нибудь старых друзьях и вообще вела себя немножко по-детски. Маделайн же отказывалась принимать участие в игре «уж я-то и есть самая лучшая подруга Элен» и вместо этого взяла на себя роль настоящей матери, единственной в их компании. Она сидела с немного рассеянным видом, точно постоянно прислушивалась, боясь услыхать детский плач. Маделайн носила своего второго ребенка уже восемь месяцев, так что выглядела немного хуже обычного и постоянно держала одну ладонь прижатой к животу. Теперь, когда Элен тоже была беременна, Маделайн получила явные преимущества над Джулией и не преминула использовать их в полной мере, то и дело переводя разговор на детей.

Джулия, единственная среди них, кому можно было пить спиртное, одолела уже полбутылки вина. Она изо всех сил старалась вставить в разговор что-нибудь относительно собственного замечательного свободного существования, которому не мешают дети, и идущей в гору карьеры.

Элен хотелось схватить их обеих за плечи, встряхнуть и сказать: «Эй, расслабьтесь!»

— Что? — спросила Маделайн, осторожно отодвигая свою руку от руки Джулии.

Она была из тех, кто не любит прикосновений. А Джулия, заметив это, постоянно касалась руки Маделайн, да еще и нарочито целовала ее, когда они встречались втроем.

— Эта ее преследовательница оставила у нее под дверью свеженькие бисквиты. И что, разве Элен тут же выбросила их в мусорный бак и позвонила в полицию, как сделал бы любой нормальный, разумный человек? — сказала Джулия. — Нет, она заварила себе чай и съела эти бисквиты!

— Надеюсь, в них не было орехов? — спросила Маделайн. — Тебе следует избегать арахиса, пока ты носишь ребенка, ты это знаешь?

— Орехи — это уж точно самое последнее, из-за чего ей нужно тревожиться! — воскликнула Джулия. — Та особа могла ведь и плюнуть в них! Или еще что похуже. Ох, Элен, боже, меня тошнит от одной только мысли о том, что она могла сделать. И скорее всего, сделала! Я серьезно!

— А что это были за бисквиты? — спросила Маделайн.

— Приправленные дерьмом! — сердито бросила Джулия и тут же захихикала так, что накренилась вбок.

Маделайн отодвинулась от нее подальше и напряженно улыбнулась.

— Да почему ты решила, что их именно она принесла? — спросила она у Элен.

Джулия, не успевшая выпрямиться, поинтересовалась:

— Они были с шоколадом?

— Сухие новозеландские бисквиты, и я знаю, что их оставила она, потому что там была записка, — пояснила Элен. — В ней было сказано: «Я испекла это сама, сегодня, и подумала, тебе они могут понравиться. С любовью, Саския».

— Ох, это уж слишком, просто в дрожь бросает! — Маделайн содрогнулась от отвращения, как бы показывая, что уж в ее-то вполне обычной жизни ничего такого произойти не может.

— Вообще-то, дело обстоит еще хуже.

— Как это? — Джулия наконец села прямо.

Элен успела рассказать ей лишь половину истории до того, как пришла Маделайн.

— Я думаю, она их пекла на моей кухне.

— Что?!! О. Боже. Мой, — медленно и с расстановкой выговорила Джулия.

— С чего ты так решила? — спокойно спросила Маделайн, потому что драматическую роль уже взяла на себя Джулия.

— На кухне пахло свежей выпечкой.

Она тогда стояла на кухне после всего этого странного и ужасного дня в горах, вдыхая отчетливые ароматы золотистого сиропа и коричневого сахара, и ее сердце бешено колотилось, потому что она слишком ярко вспомнила, как приходила сюда, когда еще была жива ее бабушка. Та постоянно пекла сухие новозеландские бисквиты. Саския приготовила их почти так же хорошо, как бабуля. А может, и лучше. Они получились более хрустящими.

— Тебе могло просто показаться, — сказала Джулия.

— А может, и нет, — возразила Маделайн. — Во время беременности обоняние очень обостряется. Когда я вынашивала Изабеллу, то однажды почуяла…

— Но там не было никаких крошек, беспорядка? — перебила ее Джулия. — Каких-то еще признаков? Ну, вещи не на своих местах в шкафу?

— Как раз наоборот, — ответила Элен. — Моя плита была даже слишком чистой. Думаю, она ее помыла после того, как закончила готовить.

— Да зачем ей было забираться в твою кухню и кулинарить там? — задумчиво произнесла Джулия. — Что хотела этим сказать сумасшедшая? Какое она пыталась передать тебе послание?