Последняя любовь президента

– Светлова мне сегодня же! – приказываю я.

– Вы же хотели генерала Филина видеть! – Глава администрации не скрывает своего удивления.

– А что, Светлов и Филин – это соль и сахар? Одновременно в стакане не размешиваются?

– Хорошо, на четыре часа прибудет. – Коля Львович шелковеет на глазах. К чему бы это?

– Да. – Он вдруг делает вид, что вспомнил что-то важное. – Посол России очень просит его принять. Он уже выехал. Минут через десять будет.

– Он просит принять или он уже выехал?

– И то и другое. Какое-то срочное дело. С Россией всегда так, – разводит он руками.

– Ладно.

Коля Львович выходит и тут же входит снова, но уже с послом России. Вот тебе и десять минут! Послом нынче служит Поярковский, «разжалованный» олигарх. Раньше он греб все под себя, пока российский президент не выгреб из-под него все, что тот набрал, и не предоставил ему выбора: эмиграция или служба на благо Отечества. Теперь Поярковский гребет все не под себя, а под Россию. Влазит постоянно в нашу экономику, но тут уж действительно ничего не поделаешь. Экономика-то только формально наша, в том смысле, что обслуживают ее украинцы, а принадлежит все России, Германии, Литве и Кипру.

– Господин президент, – Поярковский слегка склонил голову и тут же снова гордо ее поднял. Приветствовать меня он научился весьма элегантно.

Потом обернулся на Львовича. Тот сразу вышел.

Я взглядом указал послу на знаменитый диван. Послы этого дивана не боятся.

И вот мы сидим. Я за столом, на котором разложены указы. Он на диване майора Мельниченко. Забросил ногу за ногу. Поправил узенький галстук изумрудного цвета. Выдерживает паузу, как актер.

– У нас какие-то проблемы? – интересуюсь я.

– Весьма, весьма серьезные, – кивает он. – Я просто хотел вас в них посвятить. Ведь от вас опять скрывают реальную обстановку в стране.

– Кто скрывает? – удивляюсь я.

– Ваше окружение, – спокойно отвечает он. – Мы больше знаем о происходящем в Западной Украине, чем пишут ваши газеты. И ситуация нас очень беспокоит.

– А что там происходит?

– Новая вспышка католицизма.

– Ну, греко-католиков у нас не так много, чтобы ожидать от них неприятностей.

– Это уже не греко-католики. Во Львове были замечены сотрудники спецслужб Ватикана. Кроме того, нам удалось выяснить интересные детали. Сейчас в Ватикане обсуждается вопрос о признании и официальной регистрации божественного чуда на территории Западной Украины.

– Чудо? – усмехаюсь я. – Вы полагаете, что чудо может оказаться опасным? Это что-то вроде плачущей иконы?

– Господин президент, – голос у Поярковского твердый и самоуверенный, звучит ровно, непоколебимо, на одной ноте, – чудес без последствий не бывает! Дайте указание вашим спецслужбам взять под контроль и визиты этих ватиканцев, и вообще деятельность католической церкви. Украина – родина российского православия! Нельзя отступать с этих позиций. Народ не простит.

Мысленно мне очень хочется послать этого бывшего олигарха на хер, но президент не может послать посла. Особенно посла России. Я поднимаюсь из-за стола: самый легкий и дешевый способ показать, что разговор окончен. Тем более, что часы показывают одиннадцать и за дверью наверняка ждет генерал Филин.

70

Киев. Март 1985 года.

– Знаешь, Сережа, за мной следят, – сообщил мне первым делом Давид Исаакович, когда я опустил на пол его землянки кулек с гостинцами: бутылкой красного портвейна и двумя банками «Завтрака туриста».

– Кто?

– Кто-кто, – старик тяжело вздохнул. – Ясно кто. Органы.

– Что, сюда приходили? – обеспокоенно интересуюсь я.

– И сюда, и вообще по острову ходили, и полынью рядом еще одну вырубили во льду.

– А полынью зачем?

– Чтобы притворяться, что они тоже моржи, и за нами следить.

– И что, действительно они в полынье плавали?

– Сам не видел, – признается старик. – Но скорее всего нет. Потому что когда настоящие моржи купаются, то всегда оставляют по краям полыньи следы голых ступней. А вокруг их полыньи я только следы сапог видел.

Он привстает с кровати. Добавляет два полена в буржуйку. Смотрит задумчиво на мой кулек.

– Выпить, что ли, принес?

– Да, портвейн.

– Ну открывай, погреемся. А потом искупаться сходим!

После первого стакана портвейна мне становится теплее, и я снимаю свою гэдээровскую шубу. Давид Исаакович как сидел в безрукавке, сработанной из старого ватника, поверх синего свитера, так и сидит.

За окошком землянки темнеет. Старик смотрит на часы.

– Отец Василий подойти обещал, – говорит он.

И по голосу слышно, что соскучился он по гостям. И мне он рад искренне, и отцу Василию, если тот действительно придет, будет рад еще больше.

Через полчасика мы допиваем портвейн, и именно в этот момент за окошком слышен хруст снега и почти сразу стук в двери.

Отцу Василию, а это был именно он, Давид Исаакович рассказывает взволнованно то же, что и мне: кагебисты прорубили рядом вторую полынью и наверняка будут за ними оттуда, из полыньи, следить.

– А ну пойдем посмотрим на этих нехристей! – басит отец Василий, доставая из своей спортивной куртки зеленое махровое полотенце.

Он тут же раздевается догола, обматывает полотенце вокруг бедер и босиком выходит из землянки. Давид Исаакович мешкает с минуту, но потом, словно набравшись решительности, тоже вытаскивает из какого-то закутка старое вафельное полотенце и машет мне призывно рукой. Мол, пошли.

На берегу дует ветер, и поэтому кажется, что зима еще в самом разгаре. Это в городе уже сосульки падают на прохожих, капель звенит, лужи блестят на месте гололеда. А здесь, откуда и город-то виден отлично, похожий на киевский торт, здесь все минус десять и ни одного проблеска приближающейся весны.

Я смотрю на вторую полынью, которая так обеспокоила старика. До нее метров пятьдесят. Ее вырубили ниже по течению, и мне трудно представить, чтобы кто-то, бултыхаясь в той полынье, мог слышать, о чем говорят в этой, нашей.

Но с Давидом Исааковичем спорить глупо. Он жизнь так хорошо знает, что просто не может оказаться не прав.

Отец Василий, оставив на льду зеленое полотенце, бросается в воду. Сразу кряхтит на все окрестности, руками машет. Кричит:

– Ох, хорошо!

Давид Исаакович раздевается. Я тоже.

И вот мы все вместе, втроем, в обжигающей холодом воде.

– Ну как? – спрашивает меня отец Василий.

– Отлично! – бодро обманываю я.

На самом деле мне страшно холодно, но не признаваться же в этом двум настоящим мужикам!