Последняя Осень Флойда Джеллиса

…Да нет же, ты же мужчина! Мужчина, и тебе через полтора

часа исполнится двадцать пять лет. И Я перевернул

письмо. Но только чтоб оценить его объем. Объем был небольшой,

и Я посмотрел на него еще раз, дабы ознакомиться

с почерком. Почерк был вполне читаем, хотя обычно

врачи пишут как эпилептики. Затем Я проанализировал

каждую букву в отдельности, постепенно буквы сложились

в слова, и теперь в этом таился некий смысл.

Пришло время прочитать все письмо целиком. А потом

еще раз и еще. Если честно, то, наверное, Я перечитал его

раз двести. Этот посыл, этот диагноз с заключением… он

просто не укладывался в голове. Сколько бы ни приходилось

напрягать извилины и рассортировывать суть, меня никак

не покидало чувство какой-то фантастической неразберихи.

Это был шок. Это был ужас, агония с жутким вихрем визжащего

торжества.

Да будет тебе известно, мой дорогой Флойд Джел

лис, что друг твоего детства, Мартин, никогда не

умирал. Найди его. И обрети наконец себя, на ра

дость родителям и верно любящей тебя Лизе.

Доктор Карл

Мартин никогда не умирал. Никогда, вы можете себе это

представить? Наверное, сможете. Только Я не могу. Не могу,

потому что все это невозможно и никак не хочет уживаться

в моем сухом рассудке. Поминутно Я лишь выдавал: «Но почему?

» — тысячи «но почему», миллионы и миллиарды.

Камень всех бед. Это булыжник. Булыжник, ловко раскроивший

мой череп. Все это время мы существовали в разных

вселенных, а жили совсем рядом. Как это получилось? Как

вышло, что моя фантазия в одно прекрасное утро похоронила

верного друга? Почему за все эти годы он ни разу не

попытался встретиться со мной? Быть может, он переехал,

а Я воспринял это как гибель?.. Может, он нашел себе новых

друзей, а не Я смог смириться с этим предательством?

Ведь если Я и вправду достиг неких высот Художника, он

должен был обо мне услышать. Вопросы сыпались градом,

и Я не успевал от них уворачиваться. Было горько, и в то же

время Я полыхал от счастья.

Мартин жив. Никаких похорон, могил и поминок не было.

Все эти годы Я велся на очередной собственный мираж.

А мое существование…

Просто все мое существование, бытие, если хотите… оно

уж слишком иллюзорно.

И где же гарантия того, что, наконец встретившись

с забытым другом, Я обрету себя?

Как же такое вообще возможно?.. Теперь Я обладал множеством

новых деталей головоломки — но, сколько бы ни

клепал их в одну картинку, все больше запутывал сам себя.

Мой оплаканный и отпетый друг никогда не умирал…

И что из всего этого следует?

…Многоточие, и только…

Самое время исполнить танец святого Витта. Напрасно

Я пытался свыкнуться с новостью из глубин подаренного

мне конверта. Мои самые сокровенные страхи обрели форму.

Теперь Я осознал, что, как бы ни утешал себя, насвистывал

оптимистические нотки и выискивал волшебные горизонты,

— Я заблудился.

И гуляя в собственных миражах, давая имена всем и вся,

Я двигаюсь к настоящему безумию. Простите меня. Всё из

того, что Я вам поведал… вся эта душещипательная история…

скорей всего, еще один мертвый узел, в спешке накиданный

непривитой фантазией.

Мне бы не помешало немножко контроля. Мне бы не помешало

уйти от отчаянья.

А там, в небе, среди только вспыхнувших и уже гаснувших

звезд, мечется планета Сатурн. И Я искренне верю, что

все эти лихо вырожденные существа с моих картин обитают

именно там.

Между тем мне исполнилось двадцать пять лет. И Я поклялся

себе в том, что, что бы ни ожидало меня впереди,

какие бы еще испытания ни сулило воображение, Я лихо

пройду это. И больше не буду удивляться, осмысливать

и оборачиваться. Пошло все на хер.

Это одиннадцатое июня.

Мои двадцать пять и немного дна…

Глава 9

День, где кончается Осень

И вот мне предстояло самое последнее потрясение. Маленький

апокалипсис — для той далекой, заветной точки.

Я возвращался домой. Иерихонские трубы уже разверзали

небеса над моей головой, а маленький июнь как никогда походил

на самоотверженный ноябрь.

Я хорошо помню, как Лиза бросилась мне на шею и мы

долго целовались на поджаренной солнцем платформе. Мне

так и не удалось понять, какого же цвета ее глаза — карие

или зеленые. Да это было уже и неважно. Она была в шортах,

а на ее стройных ногах Я не увидел ни единого шрама —

значит, Джейн Лавия Ротт и ее соплеменница Девочка-Радио

пали смертью храбрых. Вот-вот заиграет музыка, пойдут

титры и мой заслуженный, вымученный хеппи-энд обрушится

на головы молчаливых и сопереживающих.

Лиза крепко держала меня за руку, а Я все говорил и говорил,

меня прибило к берегу, и как славно теперь было

дышать полной грудью. И всем иным запуганным пташкам

Я дал бы большие и прочные крылья. Потерянным в себе —

преподнес бы компас. Озябшим и усталым — три тысячи сто

сорок обогревателей. И даже самое крохотное, оставленное

и кем-то забытое вдруг перерастет в возвеличенно огромное.

И мы шли с Лизой и шли, а потом нам перегородила дорогу

какая-то страшно помятая машина, и внутри сидел Томми.

И он сказал:

— Хэ-эй, какие люди! Давайте Я вас довезу до дома.

И мы сели к нему и весело засмеялись. В салоне его доживающей

дни колымаги играл MC Soroll, и атмосфера надуманного

нами праздника не утихала ни на секунду.