Последняя Патриотическая

Кощей - маленький, тонкий, подвижный, словно и вправду из сказки. Задумчивый мудрый взгляд и слова щипцами не вытянешь. Бывший офицер-"афганец". Сам он свою историю рассказывал один раз, и я узнал о ней через третьи уста: нагадали Кощею врачи смерть на конце иглы. А игла та в яйце, а яйцо в зайце, а заяц черт знает где... У Кощея многолетняя язва и вот идет дело к развязке. Другой бы стал горевать, вымаливать лишний день, а этот, верный закалке, собрал вещи и подался сюда, где смерти долго не ждут. Не его вина, что попал к Сочи. Уже здесь упал с обострением, попал в хирургию, да снова в строю. "Ангара, говорю, - смеялся Орда, - ты Кощея в больницу ходил навещать? Как он там? Жить будет?" А мне Ангара: "А что с ним сделается? Он же - Бессмертный!" С тех пор за Кащеем завелся второй позывной.

– Что, писатель?
– двигается для места Орда.
– Какие успехи?

– Глава...
– заспанный, руки в карманах, вышел я из казармы, - две тысячи двадцать вторая: "На Западном фронте без перемен", - безнадежно машу я рукой.

При переходе границы на пропускной приметил Орда молодую деваху: лицо так себе, ничего интересного, но долгие, как тень на закате, ноги, и наполнена грудь до краев.

– Док, оцени!
– привлек он бойца.

– Десять баллов, - едва взглянув, дал высшую оценку Док.

И вот прошло лишь несколько дней.

– Ты взял самую высокую шкалу, Док, - сижу я теперь в курилке напротив него, - Это правильно. Но тогда не было выше оценки, и никто не знал, что она будет. Но, Док, прошло время. И сегодня я бы дал той девочке двадцать по высшей шкале. А завтра ты дашь уже пятьдесят. И так, пока мы не вернемся обратно. Здесь другие расценки, Док...

Всё люто тут в "Беркуте":

Рядом метет плац "робот" - пленный из своих, на местном жаргоне. Сидел ночью в подвале, сейчас выпустили на шрафработы. Нагибается подобрать у урны бычки, его бьет сапогом часовой:

– Медленно движешься!

Мы смотрим, не вмешиваемся. Откуда такая жестокость?

– Слышь, друг, за что тебя?
– окликает его Орда, когда уходит боец.

– Они говорят, за пьянку!
– еще не остыл от волнения "робот" - обычный парень, крестьянин или рабочий.
– Нарушил, мол, комендантский час и сухой закон республики. Жена вчера сына родила уже в полночь, шел с роддома домой, по дороге выпил бутылку пива - его-то продают при этом сухом законе!.. Меня хватают и тащат - "У нас недельки две посидишь!" За, что?!.

Местные делятся на две касты: вояки и "роботы". И из первых очень легко перейти во вторые. Не спасают никакие заслуги. Ночью ушел с поста начальник караула. Третьи сутки в наряде, забыли сменить. Догнали, схватили, разоружили - в подвал, в "роботы". Утром, уже без ремня, китель навыпуск, разгружает на кухне продукты. Его боец пришел с увольнения с запахом перегара; пил дома вчерашним днем. Выбили зубы, дальше - "робот", подвал. Но рядовой оказался покрепче начкара: "Я, - говорит, - выйду отсюда, вам, твари, не только зубы, дух из вас вышибу!" Отсидел так два дня, и за забор его навсегда: хромай, мол, отсюда...

Срок жизни "робота" ограничен случаем. Он наступает, как правило, по двум обстоятельствам: по милости командиров - чего не дождешься, и по появлению новых "роботов". Тогда старые освобождаются и вновь переходят в вояки.

Но, как тот недавний отец, есть "роботы" и гражданские. Повар на кухне после обеда стирал в пищевой баке носки. Уже к ужину лишился всех привилегий, получил место в подвале, и вместо черпака швабру с помойным ведром. Девочка, четырнадцать лет, попала в аварию. На место крушения прибыл наш "Беркут", забрал сюда и, пока не едут родители - а им наплевать, определил на кухню в помощницы.

Днем в "Беркуте" бунт на корабле - отказался служить целый взвод, девять бойцов. Бросают форму с оружием, выносят из казармы к воротам вещи. На КПП полный досмотр: не унесли бы ружьишко. Кто-то из наблюдающей толпы во дворе:

– Это же банда Гапона!

Какое поганое имя - Гапон. Но как символично! Гапон - бунтарь, провокатор!..

Сам Гапон, стоит весь в гражданском, плюется по сторонам:

– Да, по миру лучше пойду, чем жить под вашим копытом!

Всем плюнуть по разу - озеро будет. Но бунт подавлен, зачинщиков за борт!

– Прощайте!
– счастливые, уходят в ворота бойцы.

Мятеж случился в неудобное время - днем. Когда по важным причинам отсутствовало высшее руководство: Сочи валялся пьяным, его зам по боевой части Сармат, пил за забором, зам по тылу Карабах шерстил в городе, а с бунтарями разбирался, - ни вода, ни каша, - Спец. В итоге всех просто отпустили с отряда.

В полночь, пьян-распьян, - сухой закон в республике!
– в казарму влетает Сармат: построение по тревоге отряда. Нас не касается, и я стою далеко в коридоре, слушаю, что несет этот черт:

– Кого еще раз поймаю с перегаром - сам лично тут расстреляю!
– орет он, плечистый и молодой, на годных ему в отцы. Стволом вниз, висит на плече автомат, за ремнем кобура, разгрузка с гранатами. Рядом Братишка - тощая жинка - длинный кол с напяленной на него шевелюрой. Редко такое пугало встретишь. У пугала винтовка СВД и, не поднять, пистолетище. Тоже пьяна в стамеску. Хороший такой семейный подряд. Вышли надрать уши нашкодившим ребятишкам.
– Я для вас тут всё делаю, а вы мне на голову срёте! Самих вас с пылью смешаю! Кто не верит моему слову - поинтересуйтесь за меня в СБУ (Служба Безопасности Украины), - выставляет Сармат вперед себя хромую правую ногу, - Вот у нее спросите! У ноги моей!.. ("Попали из танка", - припоминаю я, однажды оброненные Сарматом слова) Кто тут Гапона выпустил?! Этот Гапон, я вам говорю, дезертир и предатель! Он уже "спятисотился" ("пятисотый" - трус) раз до этого... Кто на посту стоял?! Как они ушли - девять человек? Я вам говорю: это последний раз, что кто-то ушел! Вы в армии, и будете здесь до конца войны! Сейчас перемирие. Сами пришли, а значит, забудьте про дом!.. И еще...
– Сармат переходит к самому важному.
– У меня и у Сочи вчера пропали по бутылке "Мартини". Молите бога, чтобы это был кто-то из банды Гапона! Я, если узнаю про кого-то здесь, я этой крысе ногу во дворе прострелю! Я пьян, но справедлив!

В недвижимом строю молча стоят побежденные. Люди, добровольно пришедшие стоять за Республику. А им тут камнем по голове.

Да на хрен нужна, такая Республика!

После Сармата на сцену является Карабах - маленький, как игрушка, старик.

– Завтра у вас присяга на верность Республике. Я - старый казак, полковник. Если здесь кто-то в строю считает себя казаком - то вы еще так: говно между пальцами. Учтите, у нас в казачестве, к дисциплине очень быстро привыкните. У нас бьют нагайкой. У меня у самого припасена для вас вооооо...оот такая нагайка, - разводит он высыхающими руками.
– Ну, кто хочет завтра стать казаком? Выйти из строя!

Тишина, словно все умерли. Но вот, в конце строя, неуверенный стук о пол каблуков: раз, два.

– Так... Я не понял, - шарит глазами в строю Карабах.
– А еще двое, где? Кто нынче ко мне подходил.

Да, что-то после Сармата, да после нагайки, никто уж не хочет быть казаком. Карабах отыскал сам, обоих вывел из строя:

– Что, заробели?

Другие глядят на них, как на жертв.

После таких событий я завожу среди россиян поговорки: "Роботом" может стать каждый", "Каждому Гапону - по "Беркуту", "Всё ерунда: лишь бы в казаки не приняли".