Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Да, — сказал я грустно. — Вы правы. Надо двигаться дальше. Ребята, мы идем…
— Идем, — согласно кивнули Габриэль и Виктор Платонович.
— Гарсон, — подозвал я официанта, как следует расплатился, вернул ему целый и невредимый стакан, а потом, показав на спящего в неудобной позе «хвоста», добавил сверх суммы три стофранковые бумажки: — Будьте так любезны, отвезите этого месье в ближайший бордель.
— В бордель?! — восхитился он.
— Совершенно верно. В грязный, дешевый, с дурной репутацией бордель.
— Да, месье! Я знаю такой!
— Я не сомневаюсь, гарсон! Действуйте!
—
И мы, четверо в ряд, покинули гостеприимное кафе «Клозери де Лила», не расписавшись на стене, но ничуть об этом не сожалея. «Ролс-Ройс» пополз следом, бесшумный, как летящая сова.
Странно: разговор мой с Атсоном так зацепил меня, что я очнулся от размышлений, лишь увидя перед собой белоснежную скатерть. Мы вчетвером сидели на полукруглом диване с высокой, выше голов, спинкой. Два официанта во фраках сервировали стол с такой скоростью и точностью, что казалось — перед тобой не живые люди, а рабочие с конвейера в чаплинском фильме…
Меню, переплетенное в темную тисненую кожу и оттого толстое, как подарочное издание «Майн Кампф», лежало на краю стола, и Атсон смотрел на него со сложным выражением. Потом он хлопнул себя по лбу и вскинул руку, подзывая телохранителя.
— Стив, — сказал он, — бегом в машину — и принесите-ка тот синий пакет…
Меж тем рядом с очередной бутылью «Смирновской» возник высокий прозрачный кувшин, полный томатным соком.
Виктор Платонович предался воспоминаниям о том, как ребенком гулял с бонной в Люксембургском саду и как его тетешкал на коленях один русский политэмигрант, раскосый и картавый — и добрый-предобрый: Габриэль же рассказывал ему, как в ранней юности ни за что ни про что убил араба, ничего при этом не испытал, вышел сухим из воды, но с тех пор чувствует себя постоянно виноватым перед всеми угнетенными нациями. Именно потому он и пошел в Иностранный легион: ты меня понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?..
Тем временем Стив принес пакет. Атсон прищурился.
— Не все друзья вас забыли, Ник, — пакет он держал в поднятой руке, словно бы надеясь заставить меня поплясать. — Лет пять или шесть тому в Голливуде меня опять же затащили на премьеру — правда, это была солидная лента со стрельбой, мордобоем и бабами. Потом был банкет, и Шон Коннери познакомил меня с англичанином, который и сочинил этот фильм. То есть сочинил книжку.
Мы разговорились про старые года, стали припоминать всякие чудные случаи…
И вдруг оказалось, что толкуем мы об одном и том же человеке. Ясное дело, о ком. Где вас искать, он представления не имел, вот и попросил меня передать при случае…
Я разорвал пакет. Ян Флеминг, «Живешь только дважды». И надпись на титульном листе: «Нику Великолепному, без которого не появился бы на свет агент 007». И росчерк…
— Спасибо, Билл, — сказал я. — Жаль, что нет с нами самого Яна. Настоящий был солдат. Он умер в шестьдесят четвертом.
— Помянем всех, кого с нами нет, — сказал Атсон. — Мне везло в жизни на людей.
— Мне тоже, — сказал я. — Царствие им небесное.
Мы вчетвером помянули ушедших, потом без перерыва выпили за живых.
Негромко заиграл оркестр, и певица в черном обтягивающем платье хриплым голосом начала повествовать, как она ни о чем не жалеет.
—
Вот дьявол, — сказал Атсон, завернул рукав дешевого пиджачка и посмотрел на циферблат «Картье». — Пора, Ник, скоро начнется…— Господа, — я поднялся. — Не обращайте на наш уход ни малейшего внимания — духом мы с вами, но тела должны перейти в другое место. Поэтому, милейший Виктор Платонович и любезнейший Габриэль, guljaem придется за четверых.
Надеюсь, вас никто здесь не обидит, — я выразительно поглядел на официанта.
Мы обнялись и облобызались с нашими спутниками, словно прощались навсегда — да ведь навсегда и прощались.
В недрах необъятного «роллс-ройса» нас ожидали строгие вечерние костюмы, для сохранности натянутые на манекены. Можно было переодеться прямо в салоне, не испытывая особенных неудобств.
— Ну, Марти, — сказал Атсон водителю, — довольно ты ползал сегодня, как беременная бегемотиха. Гони-ка в «Олимпию»! Мисс Дитрих открывает сегодня европейские гастроли!
Когда огни за стеклами начали сливаться в сплошные сияющие линии, я вдруг с ужасом увидел себя в зеркале: худощавого хлыща двадцати семи лет. Меньше, чем было тогда, на пароходе «Кэт оф Чешир». И когда Марлен увидит меня…
Это было невозможно. Это было невозможнее, чем если бы у Юла Бриннера зацепился кольт.
— Билл, — сказал я. — Некуда спешить. Что у вас там в баре?
11
Он побежден, какая польза в том?
— Говори, Яков Вилимович…
Это не укладывалось в голове. Он смотрел и все видел сам, но в голове это не укладывалось…
Брюс, спотыкаясь, монотонно рассказывал, что буквально через полчаса после того, как Николай Степанович уехал в Москву, на дачный поселок свалилось полсотни омоновцев. Они окружили недострой и через мегафон потребовали всем выходить с поднятыми руками, а первое дело — Сереге Каину…
Никто не думал, что Каин — выйдет. Никто за ним не доглядел…
Но он вышел — с поднятыми руками.
Выстрел был один, но Каину снесло полчерепа…
И тогда взбесилось его войско. Это было как конвульсии обезглавленного тела…
Их пытались удержать.
Может быть, если бы не пытались, если бы сразу пропустили — не случилось бы того, что случилось…
Кто знает?..
Потом Брюс догадался направить всех своих уцелевших в подвал, зажег черную свечку. Он умел обращаться с этим чуть лучше, чем Николай Степанович тогда, в сорок втором…
Их забросило под Калугу.
Четверо остались невредимы: сам Брюс, Надежда, Тигран и Василий, молодой боец из отряда Ильи. Здорово досталось Бортовому. Илье продырявили бок какой-то пикой и раздробили кисть. Горбатый цыган Бажен от удара по голове все еще не пришел в сознание. Очень тяжело ранен был Костя: спасая Светлану, он с голыми руками бросился на что-то острое, машущее: будто в соломорезку руки сунул: И страшно пострадала сама Светлана: она пыталась творить какие-то заклинания, не отступала: не смотри, Степаныч, не надо тебе этого видеть…