Посол

Через два года предчувствие Субетая спасло его семью. Ему было десять.

Мужчин в стойбище не было уже несколько дней. Неожиданно Субетай почувствовал такой сильный страх, что едва нашел силы сказать о нем матери.

…Марево разрасталось. Субетай видел как сквозь туман. Ему мерещилась цепочка всадников на вершине холма. Они были не совсем людьми? И как будто земля дрожала под копытами вражеских коней. Трава, цветы, горы, все кричало об опасности.

Потом все прошло, и сколько Субетай ни вглядывался, он не видел никаких врагов на холме.

Но надо было спасаться. Борте не сразу ему поверила. А Хоахчин даже переспрашивать не стала: кто не верит, пусть вспомнит, как Субетай всегда верно о пропавшем скоте говорит. Она обежала, кого могла, всем рассказала и просила передать дальше, всему кочевью. В ответ Хоахчин слышала только смех.

— Да ну вас, — она махнула рукой, — Сами решайте, как знаете. Только на мне вашей крови не будет. Я вас предупредила.

Татары напали на монгольское кочевье, когда смеркалось. Об этом Субетай узнал нескоро — его семья успела спрятаться в горах. Ночью они видели зарево в стороне кочевья.

Мужчины нашли на месте своего стойбища пепел и обезображенные тела.

Выжил только соседский мальчик, Булган. Он лежал рядом с убитым отцом. Кровь отца забрызгала его, а у самого Булгана ударом сабли была разбита голова. Татары оставили его, решили, что он мертв. Мальчик пролежал в забытьи до ночи, а потом то приходил в себя, то вновь проваливался в темноту.

Хоахчин выходила его. Булган так и считался потом ее внуком. Вся его семья погибла.

* * *

Субетаю было пятнадцать лет, когда он узнал о своем настоящем отце. Чингис-хан тогда был в отъезде.

— Твой отец… не Чингис-хан… оставил мне вот это, — сказала Борте, показывая на ладони золотое украшение.

— Что это? — Субетай наклонился и только тогда спохватился: надо было удивиться, что его отец не Чингис-хан.

Борте внимательно посмотрела на него.

Субетай разглядывал искусно сделанную золотую безделушку.

— Такая старая…

— Это амулет его рода. — Борте посмотрела вдаль. — Теперь никого не осталось. Только ты.

Рассказ Борте дал Субетаю только определенность: имя отца, его род, судьба. О том, что Субетай не сын Чингис-хан, думали многие, и не услышать эти мысли было невозможно.

И Борте успокоилась. Она думала, как лучше сказать сыну о Чильгире. Но едва начала говорить, увидела, что Субетай как будто уже все знает.

— Как я хотел бы увидеть его, — вырвалось у него.

Борте зажмурилась изо всех сил, но слезы все-таки потекли по ее щекам. Субетай неловко обнял ее.

— Прости, я не подумал, я не хотел, — растерянно говорил он, а Борте сотрясалась от плача, закрыв лицо руками. Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Борте вспомнила, как через несколько дней после возвращения из плена она подумала — а ведь Чильгир был женат до нее. Значит, после смерти он встретился со своей первой женой? А с ней — с ней он уже никогда не встретится. У нее тоже был муж, Темучжин. И после смерти она опять будет прислуживать ему, а не Чильгиру.

Только тогда Борте поняла, что это уже навсегда. Чтобы не завыть, она впилась зубами в рукав.

Но, как и говорил когда-то Чильгир, с того времени у нее действительно все было хорошо. Она научилась жить без него, ей сама жизнь не давала возможности задуматься как следует о своем горе. Родился Субетай, потом Темучжин стал Чингис-ханом, потом родился Джучи, так вся жизнь и пошла, и пошла, как положено — дети рождаются, а старшие тем временем подрастают. Когда Чингис-хан уезжал, Борте не тревожилась: она знала, что убитый по воле Чингис-хана теперь хранит его для нее.

Темучжин благодарил Небо за жену. Он понимал, как ему повезло, что еще в детстве отец обручил его с Борте. Кто бы мог подумать тогда, что так все сложится. Это все воля Неба, это еще одно доказательство избранности Чингис-хана. Ему даже в голову не приходило сравнивать других своих жен с Борте, рядом с которой — смешно сказать, стыдно признаться кому-нибудь! — он чувствовал себя защищенным. И только их дети, его и Борте, были достойны стать его наследниками, продолжать его дело, пользоваться плодами его трудов. Только те, в ком течет их, Чингис-хана и Борте, кровь.

«Есть ли почет в том, чтобы войти в дом знатного и богатого? — думал Чингис-хан. — Есть ли бесчестье в том, чтобы начать путь с бедным и безвестным?» А ведь Борте прошла этот путь, и пережила плен, и всякие недомолвки. Один этот Чжамуха чего стоит… И первое непростое время после избрания его Чингис-ханом. И — как она это только может? — по-прежнему всегда ждала его, радовалась его приходу, ободряла его улыбкой, озаряла своей красотой, спокойствием, мудростью.

Чингис-хан помнил один вечер. Он подходил к юрте, и увидел, как Борте провела рукой по плечу, убирая косу. У него вдруг выступили слезы. Он прикрыл глаза. Ему так хотелось тогда одарить ее, осыпать ее кораллами, бирюзой, жемчугом, украсить серебром. И чтобы она больше не страдала, не знала лишений, отчаяния, горя, чтобы она всегда сидела так в свете солнца, которое клонится к вечеру, и вышивала одежду для их детей. Чтобы она всегда знала, что даже если он умрет раньше ее — а он был уверен, что этого не случится, — то она не останется одна в беде, брошенная — у нее будут стада, она будет жить в довольстве, достатке и почете, потому что ее муж — Чингис-хан, а дети — дети тоже будут ханами, подумал он.

— Орел, похожий на оленя или олень, похожий на орла, — утвердительно кивнул шаман. — Я видел его.

Как потом догадался Субетай, шаман приехал в отсутствие Чингис-хана не случайно.

Шаман смотрел, как Субетай поправляет стрелу, прикручивает к ней наконечник. И никак не справляется с этим несложным делом.

— Мать и тебе его показывала? — Субетай опять взялся за жилу, которая по-прежнему ускользала из пальцев.

— Нет, я просто его видел. — Шаман пожал плечами. — Это понятно, сразу было понятно. Это твой знак. Вот и ты, я вижу, не удивлен. — Шаман вопросительно посмотрел на Субетая.

— Да.

Шаман опять кивнул.

— Хорошо, что ты такой, как есть. Наверное, твой отец был ведуном?

— Не знаю. Мать сказала, что я на него похож.

— Значит, был. У Борте нет таких способностей. Так только, предчувствия.

— Иди-ка, проверь стрелы, — предложил шаман, когда Субетай, наконец, закончил возиться со снаряжением. — Подальше отойди пострелять, к соснам.

Субетай кивнул. Ему и хотелось поговорить с шаманом, и неловко было, что он не может сдержать волнение.

Все эти дни Субетай удивлялся, что после рассказа матери он почувствовал покой, как будто вздохнул с облегчением. Он никогда не задумывался, был ли Чингис-хан его настоящим отцом. Но сейчас он словно вышел на нужную дорогу после трудного перехода. И перед ним открылись, пока неясные, очертания туманной долины…

Субетай остановился. «Нет, нет, я не хочу знать», — прошептал он в растерянности.

Его настоящий отец был убит по приказу Чингис-хана, того, кто до этого дня был для него отцом.