Посол

Утром солнце высушило землю. Монголы отправились в обратный путь.

В дороге Субетай опять задумался о матери. Как он встретится с ней? В последнее время, еще до поездки, Субетаю стало тяжело ее видеть. Он как-то съеживался, подбирался, когда она заговаривала с ним. Он старался быть с ней как можно меньше.

«Вернуться домой, — подумал Субетай. — Куда я еду, в какой дом? Я — меркит, моих родных монголы вырезали. Моя мать — унгиратка. Во мне нет ни капли монгольской крови. — Он оглянулся. — Я… должен ненавидеть этих людей. Они оставили меня без отца».

Все, что там, на родине, уже как будто не принадлежало ему, стало чужим. Степи, которые Субетай привык считать родными, тяготили его.

И он не мог понять, как мать прожила всю жизнь с человеком, который предал ее. Передал ее опасности, неизвестности, ужасу ожидания, жестокости победителя… Как это, как же это…

Значит, мать осталась с отцом ради сытой жизни? Он же стал Чингис-ханом. Субетаю казалось, что она умерла бы от горя, если бы по-настоящему любила Чильгира.

Когда монголы вновь проезжали мимо воющих скал, Субетай решился и все-таки заговорил об этом с шаманом. Шаман немного отстал, рядом никого не было.

— Зачем она все это придумала? — Субетай не мог простить матери, что так мучился все это время. — Любви не бывает.

— Что?

— Нельзя пережить смерть того, кого любишь, — Субетай задыхался и с трудом подбирал слова. — И потом жить счастливо с тем, кто его убил. Почему она не умерла тогда?

– У нее был ты, — ответил шаман. — Она должна была жить. Надо жить — и живешь. Холодно — надеваешь теплую шапку. Хочешь пить — пьешь. Нет воды — терпишь. Все просто.

И что это значит — нет любви? Подумай — юрту разве можно поставить без любви? Если не любить, разве можно подобрать жерди, плетеные стены, разве можно ровно положить войлок слой за слоем, чтобы он лежал так, чтобы не дуло? Если не любить тех, кто живет в этой юрте.

Если не любить того, кто будет носить сапоги, разве их сошьешь так, чтобы они носились долго? Разве пойдет впрок еда, приготовленная без любви?

— При чем здесь войлок? — Субетай не понимал, о чем он говорит. — Сапоги какие-то…

— Кто горя не видал, тот и счастья не ценит. Проживи сначала жизнь. Сам поймешь когда-нибудь, а нет — так и говорить не о чем.

Поездка длилась почти месяц. Монгольский отряд вернулся с посланниками хашинцев.

До встречи с хашинцами Чингис-хан принял главу монгольского посольства. Потом пригласил Субетая.

— Знают себе цену, — заметил Субетай, говоря о своих впечатлениях.

— Это большое племя, — согласился Чингис-хан. — Не воинственное, но всегда побеждает. Они захватывают земли соседних племен постепенно, незаметно, те не успевают опомниться. А потом уже поздно — нельзя бороться, потому что эти хашинцы повсюду. Им не откажешь в уме.

— Можно встретится с кем-то из покоренных ими?

— Трудно. Они следят за всеми.

Субетай помолчал.

— Но они же не пришли с пустыми руками?

Чингис-хан улыбнулся и подозвал слугу.

— Смотри. Они не жалеют золота, чтобы купить наш союз.

Золотые звери на упряжи и посуде. Олени, лоси, кони, верблюды. Огромные рога. Слишком длинные морды. Оскаленные пасти.

Субетай вспомнил, о чем он подумал тогда, в палатке, разглядывая таких же зверей.

— Что, мастер не слишком искусный? — Чингис-хан заметил, что сын стал серьезным.

Субетай протянул Чингис-хану чашу.

— Лошади с клыками и когтями…

Чингис-хан засмеялся.

— Я видел тигров с оленьими рогами и орлиными крыльями. Так что?

— Если у них домашние животные такие, как же они представляют себе хищников? Посмотри. Они опасны.

— Сказок испугался? — Чингис-хан взглянул на чашу, потом на Субетая. Тот настаивал.

— У этих верблюдов и коней нет ничего, что бросалось бы в глаза — рогов, крыльев. Не сразу понимаешь, что настораживает. Но оскал, когти? — Он покачал головой. — Эти люди умеют казаться безобидными, чтобы неожиданно показать клыки. Они опасны даже как союзники. Потому что в них не видят угрозу.

— Ну, хорошо. — Чингис-хан встал. — Пойдем. Посмотрим, что ты увидишь. Будь рядом.

Они вышли вместе. Перед ханской юртой уже собрались люди. Впереди стояли хашинцы. Чингис-хан усадил Субетая рядом с собой, под навесом.

Посланник должен был пройти между двух священных костров из можжевельника, чтобы предстать перед ханом очищенным. Шаман следил за огнем. По изменению пламени он мог сказать, искренен ли проходящий.

Когда посланник подошел к кострам, Субетай почувствовал страх.

— Он не пройдет, — прошептал он невольно. Чингис-хан не услышал его.

Человек приближался к священному огню, и страх рос. Это чувство менялось. Посланник нес угрозу, но теперь Субетай ощущал страх этого человека: он отчаянно боялся за свою жизнь.

— Он не пройдет, — уже твердо повторил Субетай.

Чингис-хан кивнул, продолжая следить за посланником.

Когда тот проходил мимо костров, пламя выгнулось. При полном безветрии это было особенно заметно.

Посланник не мог этого видеть. Он и не успел бы ничего сделать. Огонь заслонял людей, которые ждали его, чтобы перерезать горло.

Субетай вздрогнул.

— Вот как… — Чингис-хан смотрел, как тело волокут прочь. — Вот как. Ну, хорошо.

Через некоторое время, собрав союзников, Чингис-хан отправился в земли хашинцев. Шаман поехал с Чингис-ханом.

Ставка опустела. Охранять жителей остались несколько мужчин, в том числе Субетай с Булганом.

Месяц прошел спокойно.

Субетай думал о словах шамана, о Борте. О том неявном, несказанном, что проступает в рисунке. О чувстве, которое проявляется в изготовлении войлока. О любви, которая равна жизни.

Ночью выпал первый снег. Субетай весь день был в дозоре. С небольшой возвышенности он осматривал окрестности.

О вечное Небо, что же еще можно чувствовать, глядя на эти места? Субетаю хотелось идти и идти. Он не раз бывал за дальним холмом, но всегда ждал, что там, впереди, начнется настоящее. То, к чему он должен идти и придет. Что еще можно чувствовать? Только желание пути. Предчувствие бесконечного пути, обнимающего эту землю…

— Субетай! — его резко окликнул старик дозорный. — Скачи назад, живо! Татары!