Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Параллельные заметки. Неприятие Жданова в Ленинграде было настолько широким и прочно укоренившимся, что, когда Николай Тихонов в первую блокадную зиму сочинил поэму «Киров с нами», никому, включая бдительных питерских цензоров, не пришло в голову, что, с идеологической точки зрения, следовало бы написать другую поэму — ««Жданов с нами».

Миф о всеобщей любви ленинградцев к Сергею Кирову во многом возник от противного, то есть в связи с нелюбовью к его преемнику. Да, Киров стучал по столу кулаком, топал ногами и орал на людей матом, но всё это было по-свойски, открыто и к тому же знакомо с Рюриковых времён. А вот что делал в своём кабинетном уединении, о чём думал, сидя в далёком президиуме, болезненно толстый, отталкивающе рыхлый Жданов, по инициативе которого ещё до войны репрессировали 68 тысяч горожан [22. С. 20], — это было мало понятно, а потому всегда пугало и вызывало неприязнь.

Чудовищные провалы в подготовке Ленинграда к длительной осаде легче всего объяснить несоответствием Андрея Жданова занимаемой им должности секретаря Ленинградского обкома и горкома партии, то есть главы города. Действительно, этот человек являлся мастером закулисных интриг, идеологических погромов и расправ с «врагами народа», но руководство мегаполисом в условиях войны, в особенности когда инициатива всецело принадлежала противнику, требовало иных качеств. Кабинетный труженик Жданов видел жизнь только из-за стола президиума и не знал её, а потому, надо полагать, боялся. Он не выезжал на фронт или на промышленные предприятия и вообще в течение всей войны покидал Смольный лишь в исключительных случаях.

Однако дело было не только в профессиональных и личных качествах «несгибаемого большевика»…

В первой половине 1941 года Жданов жил и работал в Москве, наезжая в Ленинград, свою вотчину, лишь время от времени. В четверг, 19 июня, он — единственный среди высшего руководства страны — ушёл в очередной отпуск. Причём отправился не по соседству в Подмосковье, а в Сочи. И это всего за три дня до начала войны. Уже со всех сторон в Москву стекалась информация, когда и в котором часу начнётся гитлеровская агрессия, сколько дивизий будут участвовать в нападении, сколько самолётов, танков и орудий имеет на вооружении армия вторжения. Уже с каждым часом в Кремле нарастало напряжение в ожидании чего-то страшного и неотвратимого. И тут ещё одна загадка: почему в этих условиях Сталин санкционировал отпуск одного из ближайших своих сподвижников, причём не куда-нибудь, а на Чёрное море, за тысячу с лишним километров от Москвы? Чтобы показать остальным, насколько мудрый вождь уверен, что в ближайшие дни война не начнётся? Чтобы после какой-то неизвестной нам размолвки со Ждановым продемонстрировать этому своему «верному соратнику», что не нуждается в нём даже в эти дни величайшей опасности? А может, причина просто в ждановском плохом здоровье, о чём всем в верхах было известно ещё до войны?..

Параллельные заметки. У Жданова было больное сердце, к тому же его мучила астма. Но всё же он не был настолько болен, чтобы это могло коренным образом повлиять на трудовую активность. Наглядным доказательством тому — послевоенная, воистину кипучая деятельность Жданова. Именно он стоял во главе всех погромных идеологических кампаний 1946–1948 годов — борьба с «низкопоклонством перед Западом», расправа с «порочащими советскую действительность» Анной Ахматовой и Михаилом Зощенко, критика Дмитрия Шостаковича и Сергея Прокофьева за «формалистическую» музыку… Именно он после Победы добился выдвижения на руководящие посты в партии и государстве «своих», ленинградских, кадров, сумел отправить Маленкова в Узбекистан, а Берию подчинить Алексею Кузнецову, который с сентября 1937 года и во время блокады был вторым секретарём Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).

В воскресный полдень 22 июня, как только Вячеслав Молотов объявил по радио о начале войны, все отпускники устремились домой, призывники ринулись в военкоматы, военнослужащие — в свои части, работники предприятий и учреждений — на службу. И только Андрей Жданов сидел на черноморском берегу и никуда не спешил. Он появился в Ленинграде лишь 27-го числа [21. С. 156].

После XVIII съезда ВКП(б), состоявшегося в марте 1939 года, Жданов начал выполнять функции второго секретаря ЦК партии. Именно к Жданову переходило руководство партийными делами в случае отъезда Сталина из столицы. После 4 мая 1941 года, когда Политбюро приняло постановление о назначении Сталина председателем Совнаркома, а Молотова — его заместителем и руководителем внешнеполитического ведомства, партийные полномочия Жданова не изменились: он был утверждён сталинским заместителем по секретариату ЦК.

Надо думать, теперь, с началом войны, Жданов, сидя в Сочи, выжидал, куда ему прикажут ехать. Но в Кремле в те дни царил хаос, там не решались и куда более важные вопросы. Самостоятельно, без разрешения Хозяина, вернуться в Москву Жданов, очевидно, боялся, а ехать в Ленинград не хотел. Работа в Кремле была не просто престижней, там находились главные рычаги власти, и, значит, реальная возможность на равных бороться с заклятыми врагами — Берией и Маленковым, плюс к тому — если, неровен час, что случится со Сталиным, находясь в Москве, можно было сразу со второй ступеньки партийной лестницы перескочить на первую. Смольный же не сулил ничего, кроме опасности, потому что оборона Ленинграда — громадный, самостоятельный и очень рискованный участок работы.

Конечно, это всего лишь предположение. Но оно во многом проясняет дальнейшее. И то, почему при появлении в Ленинграде, «по свидетельству сына А. Кузнецова… у Жданова произошёл нервный срыв, он не мог работать, появляться на людях и был изолирован в личном бункере, а руководство обороной перешло к Кузнецову» [13. С. 165]. И то, почему город оказался совершенно не готовым к осаде. И наконец, то, почему Жданов был так поразительно безынициативен, что особенно бросалось в глаза на фоне деятельного, энергичного Алексея Кузнецова. Неслучайно, когда Даниил Гранин уже в 1978 году расспрашивал Алексея Косыгина о блокаде, тот «ни разу не помянул Жданова, ни по какому поводу» [11. С. 126]. Критиковать одного из высших партфункционеров, пусть даже давних времён, Косыгин считал для себя непозволительным, а сказать о Жданове что-либо положительное ему было явно нечего.

Другими словами, второй человек в партийной иерархии и руководитель второго по величине и значимости города страны не только плохо знал ту работу, которая на него вдруг свалилась, но, судя по всему, не любил её и не хотел ею заниматься. Больше того, Жданов, скорей всего, не любил и сам Ленинград: он никогда здесь не жил, ленинградские улицы, площади, набережные, заводы, учебные институты, научные центры знал больше по названиям и уверенно ориентировался только в смольнинских коридорах. И опять-таки, такова была суть номенклатурной системы, выстроенной Сталиным: чем выше поднимался чиновник во властной пирамиде, тем важней для него было только одно — удержаться на своём месте и двигаться дальше. Всё остальное — судьбы родных, друзей, подчинённых, руководимых ведомств, городов, областей, республик — представлялось второстепенным, а то и вообще не имеющим значения.

В отсутствие Жданова, который находился в осаждённом Ленинграде, всю идеологическую работу в стране возглавил Александр Щербаков, ставший кандидатом в члены Политбюро, секретарём ЦК и начальником Политуправления Красной армии. А Георгий Маленков и Лаврентий Берия настолько усилили свои позиции, что уже 26 августа 1941 года прибыли в Ленинград в составе большой комиссии, чтобы инспектировать деятельность Жданова, ещё совсем недавно занимавшего более высокую строку в негласной сталинской табели о рангах. Причём инспекция эта завершилась важными решениями, которые служили руководителю города явным укором, потому что он сам должен был принять эти меры, и гораздо раньше. В частности, предлагалось срочно прекратить коммерческую торговлю продуктами питания, а также создать к началу октября полуторамесячный запас продовольствия.

И ещё один, самый тяжкий, для Жданова итог — резко ухудшившееся отношение к нему Сталина. По мнению Косыгина, высказанному много лет спустя, отношение ухудшилось потому, что «это Берия постарался…» [11. С. 126]. Вероятно, не только Лаврентий Берия, но и Георгий Маленков. А скорей всего, даже не столько они оба, сколько сам Жданов. Когда с середины августа обстановка под Ленинградом стала резко ухудшаться буквально с каждым днём, Сталин выразил жёсткое недовольство не только развитием событий на подступах к городу, но и действиями местных руководителей.

В директиве Главному Командованию войсками Северо-Западного направления, подписанной 17 августа, в частности, говорилось: «Ставка не может мириться с настроениями обречённости и невозможности предпринять решительные шаги, с разговорами о том, что уже всё сделано и ничего больше сделать невозможно» [16. Т. 1. С. 58]. Через пять дней состоялся первый крупный разговор Сталина с Андреем Ждановым и Климентом Ворошиловым, который командовал войсками на северо-западе страны и напрямую отвечал за оборону Ленинграда. Конкретно речь шла о создании в Ленинграде Военного Совета обороны города, что вызвало у Верховного крайне негативную реакцию. В этом решении он увидел не только превышение полномочий своих ставленников, но и немалую опасность политических последствий. Однако, по большому счёту, Сталин был крайне раздражён другим — пассивностью обоих руководителей, их неспособностью хотя бы более или менее эффективно противостоять противнику и попытками ввести Кремль в заблуждение относительно быстро изменяющейся обстановки. Жданов и Ворошилов соглашались во всём, уверяли, что делается всё возможное, даже просили прощения, ссылаясь на перегруженность работой. Но и после этого ничего в характере их деятельности не изменилось. Относительная стабилизация в обороне Ленинграда наступила только после того, как 10 сентября на посту командующего Ленинградским фронтом появился Георгий Жуков и когда германское командование получило приказ Гитлера не вводить войска в Ленинград, а уморить его голодом в ходе блокады.