Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!
Шрифт:
Удивительно, но первый день собора закончился, иерархи разбредались по группам, некоторые уходили поодиночке, но их всех объединяла одна особенность – на лицах у каждого написано было выражение глубокой задумчивости и даже тревоги. Слишком неправильно проходит Архиерейский собор, нет в нем священного права голоса, нет в нем вообще никакого права, только желание царя, вещающего устами местоблюстителя патриаршего престола…
Спустя час после собора в большой палате-келье сидели три человека – я, Стефан и Иерофан. Нам предстояло обсудить многое, а с чего начать, я не знал.
– Так что
– Я не хочу, чтобы митрополиты, архиепископы и епископы земли Русской были чем-либо унижены на этом Соборе…
Сформулировав свою мысль, мне пришлось сразу же продолжить ее, ибо оба собеседника смотрели на меня удивленно, явно не понимая, что я, собственно, хочу сказать.
– Да-да, именно так. Ведь получается, что выбора у них не будет вовсе, потому что я не могу позволить занять столь нужное для меня место не проверенному человеку. Однако мне надо, чтобы Церковь не упала на колени, а, наоборот, получила новый толчок к возрождению…
Не зная, как дальше облечь свои мысли в подобающую форму, я замолчал, удрученно глядя в сторону. Первоначальные идеи, разработанные мной, рушились на глазах, слишком жесткими они были, не такими, как надо, а следовательно, они нуждались в скорейшей корректировке.
– Кхм… Раз так, то надо не только с нами совет держать, государь. Есть такой человек, который в делах наших помочь может, умом изрядным он наделен, да только вот характер у него скверен, – с некоторой неохотой отозвался Стефан Яворский.
– Уж не про Арсения ли ты говоришь, архиепископа Воронежского? – нахмурился Иерофан.
– Про него.
– Этот стервец действительно помочь может, да больно хитер он и изворотлив.
– Что умен, так это хорошо, да и характер мне его неважен, а вот если проблему нашу решить поможет, то я ему многое дать смогу, пусть даже он и без корыстных побуждений помочь захочет. В любом случае выслушать его я просто обязан, – подумав немного, ставлю я точку в дискуссии, глядя в спину уходящего местоблюстителя патриаршего престола…
Утро пришло столь незаметно, что мне пришлось даже ущипнуть себя за бедро, но ничего, кроме легкой боли, я не почувствовал. Разговор с воронежским епископом оказался долгим, очень долгим. Арсений мало того что знал обо всех стремлениях и желаниях иерархов, так еще и предлагал способ угодить большинству.
– Нельзя их стращать, да и не запугаешь ты их, – тихо говорит епископ.
– В крайнем случае можно и запугать, ежели вовсе против воли пойдут, – как-то неуверенно заявляю ему, понимая, что эта мера действительно крайняя.
– Нет, из этой мысли ничего хорошего не получится, ведь они и так многое пережили, и смертью их не запугаешь, – все так же степенно говорит епископ.
– А кто сказал, что можно только смертью пугать? – удивляюсь словам епископа. – Вот если, к примеру, обвинить иерарха перед собором негодным для его почетного места и выслать в дальний монастырь замаливать грехи, думаешь, он не испугается?
– Кхм…
– Вот и я думаю, что испугаются, – уверенно говорю ему.
– Испугаются, но не самой высылки, – чуть погодя, ответил
воронежский епископ. – Иерархи забвения испугаются. Нет ничего хуже забвения…В глазах Арсения застыло пламя погасшей давным-давно боли, посыпанное пеплом времени. Вот только сейчас, после моих слов, оно вновь затлело.
– Им надо дать что-то большое, чистое, то, ради чего они смогут забыть свои распри и негодование оттого, что под власть светскую встать готовы, – чуть погодя говорит епископ, поглаживая седую бороду.
– Так какая цель им нужна? Ведь не обращение же новых народов в православие…
– А почему бы и нет? Вон погляди на семя басурманское! Не гнушаются христиан перекрещивать, заставляют ислам принимать, и ничего с ними не случается, радуются только… песьи выкормыши! – зло сказал Арсений.
– Хм, допустим, я предложу им это. Да ведь мало кто горит тем же огнем веры, что и полтысячи лет назад.
– Кто тебе сказал, что таковых нет? Да все отроки и иноки готовы завтра же пойти нести свет православия в закутки Руси-матушки! Ну, или почти все, – немного подумав, возразил сам себе епископ. – Но все-таки ты прав, государь: мало этого, чтобы все иерархи объединились. Нам что надо? Силы надо для веры нашей священной, ничем и никем не сдерживаемой…
– Ей-ей, отце, ты говори, да не заговаривайся! Ишь, силы ему несдерживаемой! Да я сам вас первым прикажу под арест посадить, коли вы лезть начнете туда, куда не надобно! – прерываю зарвавшегося воронежского епископа.
– Так не про власть земную говорю я тебе, – с легким укором сказал Арсений. – Про духовную, над душами нашими грешными – вот о какой власти толкую.
– Так у вас сейчас не она, что ли?
Кажется, нить рассуждений и смысл фраз Арсения потихоньку ускользают от меня.
– Она, но не она, – скаламбурил епископ. – Ты дай нам надежду на большее!
– Да куда уж больше-то? Патриарха возвращаю, Святейший синод при нем обещал создать! Так что же вам еще надобно?
– Дай нам реликвии наши церковные, обещай добыть их… месте с градом.
Огонек в глазах Арсения с каждым словом разгорался все сильней, складывалось такое ощущение, что не старик сидит подле меня, а юный отрок в дряхлом теле.
– Вот ты как заговорил… А я-то думал: что же ты задумал? Губа не дура, но только для этого потребуется много усилий, очень много, – хорошо подумав, отвечаю епископу, глядящему на меня с затаенной надеждой.
– Коли так, тогда будет посему, – прикрыв глаза, вздохнул Арсений полной грудью. – Изберем мы патриарха; того, кого Стефан предложил, выберем. Но помни, государь, что ты обещал нам Священный город!
– Не волнуйся, отче, мне этот город тоже было бы крайне полезно заполучить, – отвечаю ему, устало откидываясь на спинку кресла.
В окошко кельи упали первые рассветные лучи солнца. Ночь пролетела как одно мгновение, а я даже пары часов не соснул. Что ж, Русь-матушка требует жертв, и в первую очередь от самого государя. По бедру расползался слабый отголосок боли после щипка.
– И правда, время пролетело как мгновение, – тихо шепчу сам себе под нос. – Что ж, отче, думаю, сегодня перед выборами я скажу то, что все остальные хотят услышать, но и от тебя жду помощи.