Посюстороннее
Шрифт:
Фонари горели.
Я стала прохаживаться по платформе. Холодно-то как. К вечеру совсем температура упала. И так плохо было, еще хуже становится. Ничего, зима -- это хорошо. Ну вот опять! Чего ж хорошего-то?
Почему
все
так
плохо?
И тут погас свет.
Секунда темноты. Полного ничега.
– - Ах ты ж ёбаный ты нахуй!
– - послышался рядом мужской голос.
Свет зажегся.
И снова погас.
– - Заебали!
– - крикнул тот же голос.
Фонари включились. Через пару секунд -- опять темнота.
– - Охуели, что ли?
Свет загорелся.
Так повторялось несколько раз, и
Но вот что-то сбилось в системе -- свет погас, а голоса не раздавалось. То ли мужик привык к этому миганию, то ли у него просто закончились маты (что вряд ли), то ли он осип уже орать на морозе.
Свет не загорался. Он должен был, должен вспыхнуть буквально через "раз-два-три", но его не было, тьма затянулась.
– - Долбоебы, блять...
– - устало произнес мужик наконец-то.
И свет загорелся.
И прямо напротив себя я увидела это... в конусе света, бросаемого фонарем, кружились первые в этом году снежинки.
А вдали вспыхнули три глаза электрички.
Я уеду в зиму.
Все плохо.
Все ужасно плохо.
Все капец как плохо.
Я буду слушать перестук колес, катать в пальцах таблетки и улыбаться сквозь слезы.
Это должно будет стать моим личным колдовством -- если я не умею ныть или материться.
Дом для собаки
Была у нас верстальщица на работе, Машенька. Умненькая и нищенькая, как оно у нас всегда бывает. Снимала комнату в какой-то бывшей общаге, много работала, от мужиков добра никакого не видела, но не унывала.
Как-то раз, представьте себе, подвалило Маше счастье: помер у нее дед какой-то, из дальних родственников, которых совсем не жалко, и перепал ей домик в деревне. Правда, до города с час добираться, да и сам домик на ладан дышит -- а все равно приятно. Продать, конечно, можно было, но что-то у Машеньки рука не поднималась: дом продать -- это ж хуже, чем скотину зарезать, дом он так плачет порой, так ставнями хлопает, что у любого сердце дрогнет... Решила Машенька дом оставить. Починить его да в божеский вид привести возможностей не было, так что стоял домик пустым, только вздыхал тяжело...
Машенька приезжала только изредка, навещала старичка, прогревала его старые косточки -- печку топила, да и сама грелась.
Как-то шла Машенька с работы и увидела на обочине дороги собачку. Живую, только сильно покалеченную. Кто-то ее, бедолагу, из машины выбросил. Видно, хотел вывезти за город, но бензина жалко стало, не довез. Машенька не зря тут Машенькой названа, а не Машкой. Подобрала собачку, к ветеринару отвезла, подлечила. Увезла к себе в общагу, стала с собачкой жить. Только собачка оказалась голосистая да вредненькая. По любому поводу лай поднимает. А соседи у Машеньки были детные и вредные, чаду своему в попу дули. Не понравилась им собачка, стали они Машеньке намекать -- или ты от своего "звонка" избавишься, или мы хозяевам комнаты настучим, и выгонят тебя на все четыре...
Так что решила Машенька завязать с арендой. Договор закончился, она упаковала пожитки, взяла свою псинку -- и решила
двинуть туда, где собака никому не помешает. В деревню то есть.Для перевоза пожитков вызвала такси.
Таксист, как водится, разговорчивый оказался, то да се... Приехали они, мужик дом старый увидел. Как же, говорит, ты жить-то в нем будешь? Это ж вообще развалюха какая-то!
Дом обиделся и подставил мужику порожек, так что тот запнулся и чуть не упал.
Выругался.
Дом на него старой посудой звякнул -- нехорошо!
Но мужик уже оглядывался деловито.
Тут надо поправить и здесь...
В общем, так он с Машенькой и остался.
Такой ремонт забабахал -- даже на чердаке спальное место сделал, я там ночевала как-то... В общем, неплохо Машенька живет, не жалуется. Славный домик у нее.
Она-то сама, конечно, не скажет: все хорошо, у нас не принято так, чтоб не сглазить. А я-то как ночевала у них, слышала... по крыше легонечко так шелестело. Я знаю, что это: ангелы на крышу садятся, как на печку. Ноги греют.
Я все знаю-то. Иной раз бывает на свете и справедливость.
Вот ты бы поехала жить в старый дом, полуразваленный, из-за пса-трезвона, соседей задолбавшего? Чтоб до работы добираться два часа, да на перекладных? Вот. То-то и оно.
Чертик, чертик, уходи!
Моя начальница -- такая тетка... с легким прибабахом. Мистика всякая -- её тема. Нравится ей такое. А тут недавно приходит -- лица на ней нет. Говорит: в новостях слышала, самолет разбился. Тем самолетом подруга ее школьная летела с отдыха.
Никто не выжил.
Ну, тут начальница моя и рассказала историю.
Подругу эту звали Томой. Правда, не сказать, что это была настоящая дружба. Они учились в одном классе, жили в одном доме, вот и ходили в школу и из школы вместе. А так-то эта Тома была в классе кем-то вроде изгоя. Одевалась она простецки: кофточки какие-то с чужого плеча, колготы толстые (Это ж как себя не уважать надо, чтоб в толстых-то колготах ходить? Пусть на улице хоть -30, а настоящая девчонка всегда в капронках придет, в крайнем случае -- капронки поверх толстых колгот натянет), коса растрепанная, нос вечно в чернилах. В общем, какой-то унылой была Томка. Училась неплохо, только у доски всегда мямлила, стеснялась, видимо.
Так вот как-то раз позвали Олю (ах да, мою начальницу Олей зовут) две другие подружки -- Светка и Катька -- как-то раз в гости, да не просто так, а погадать.
Ну, как у нас школьницы гадают: вызывают чертика. Выдрали из тетради двойной лист, нарисовали круг (обвели тарелку), написали по краям все буква алфавита, цифры, слова "да" и "нет". Затем Светка, самая смелая, взяла в руки иголку с ниткой, установила иголку в центр круга и сказала:
– - Чертик, чертик, появись!
Три раза.
Потом спросила:
– - Чертик, ты здесь?
Иголка дернулась и медленно повернулась в сторону слова "да".
Оля и Катя сдавленно пискнули.
– - Ну, ну, спрашивай давай...
Светка принялась спрашивать чертика, разумеется, в первую очередь о том самом: когда замуж выйду да как мужа будут звать. Чертик отвечал.
"Павел, в 22 года".
– - Неужто наш Пашка!
– - воскликнула Светка.
– - Не может быть!
– - Но щеки у нее алели как-то уж очень довольно, хоть и смущенно.