Посюстороннее
Шрифт:
В дверях он бросил последний взгляд на писателя. Крепкий старикан, только ссутулился сильно да кашляет то и дело. Вон и горло шарфом замотано. Хотя шарф, может, это стильный аксессуар, кто их, писателей, разберет...
Гусев начал спускаться по лестнице, раздумывая о том, надо ли описывать ее в статье. Ничего особенного в лестнице не было, поэтому он решил ее не упоминать. (Гусев старался писать так, чтоб каждая деталь несла смысл. Вообще втайне он мечтал написать роман, но, конечно же, не о бессмысленности жизни, а о ее смысле.) Перебравшись на серьезную тему смысла и лестниц, Гусев вышел из подъезда -- сделал несколько шагов и... дикий вопль пронзил его мозг, как будто в ухо воткнули
– - Т-т-там... ч-ч-человек...в-в-в-ерх... в-в-в-низ...
– - начал он, когда дверь открылась.
Писатель тонко улыбнулся.
– - И вы? И вы видели его?
Гусев усиленно закивал.
– - Проходите.
Когда Гусев немного пришел в себя, писатель сказал:
– - Это наша местная достопримечательность. Передумавший самоубийца. Выбросился из окна, да в полете передумал.
– - Т-т-то есть к-как?
– - Да так. Летел, да передумал. Упал, конечно, разбился, а вот дух его с тех пор так и болтается тут постоянно. Как будто вечно обречен передумывать.
– - И м-м-ногие его в-в-видели?
– - Многие. Я вот не видел, хотя всю жизнь тут живу. Обидно даже. У нас уже примета сложилась: кто Передумавшего увидит, тот непременно что-то передумает делать из того, что собирался...
– - А в-второй р-р-аз...
– - Второй раз вы его не увидите... По крайней мере я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел его дважды.
Гусев облегченно вздохнул. Пора было прощаться и уходить.
Когда он уже отошел от подъезда шагов эдак на двадцать, то вдруг услышал:
– - Постойте!
В одно из окон выглядывал человек. Ветер развевал его красный шарф.
Гусев припустил бегом.
– - Постойте, -- кричал в окно писатель, -- погодите, вы забыли свой блокнот!
Но Гусев уносил ноги подальше от проклятого дома.
Журналистику он бросил, устроился работать охранником, а о писателе, если его кто-то спрашивал, всегда отзывался так:
– - Т-т-варь лживая!
Писатель Н. по-прежнему пишет эссе и рассказы и так и не окончил свой роман. Уже никто и не верит, что закончит когда-нибудь. Да и его первый роман народ уже стал подзабывать. Ведь несусветная чушь -- "Вечное падение". Если падение вечное, то это уже никакое не падение -- а полет.
Да, по призванию я философ, а что сижу за кассой -- ну так это игра случая...
Потусторонний пендель
Приятель был у меня Паша-гей. Он рассказывал, что у него домовой был добрый, ласковый, бывает, проснется маленький Паша -- а рядом спит что-то мохнатое, теплое, вроде кошки. Паша погладит его -- а оно глазками красными блеснет и исчезнет. Паша домового не боялся, боялся только своего бати, который бил его страшно -- да не за ориентацию, тогда еще вообще ничего с этим делом в Пашиной жизни ясно не было, а за то, что бедный Паша часто по ночам писался. Как будто побоями лечат энурез! Ну да что этому бычью объяснять...
И у нас домовой есть, это точно, только он вид имеет не кошачий, а... не знаю какой, но
ноги у него явно человеческие, по крайней мере пендели прописывать он умеет.Как-то раз, лет в шесть, поругалась я с родителями. То ли мультика меня лишили, то ли сладкого...
В общем, разбушевалась я не на шутку.
Отец ко мне подход знал, сказал:
– - Милка, реветь много будешь -- чертенком станешь. Смотри-ка: у тебя уже рожки пробиваются!
– - Где?
– - Да вот!
– - Отец принялся ощупывать мою голову.
– - Так и есть: два холмика, точно рожки режутся. Когда зубки резались, ты нам спать не давала, а теперь вот рожки...
– - Я не хочу рожек!
– - закричала я и бросилась к зеркалу.
– - Я их отпилю!
– - Больно будет!
– - уверенно заявил папа.
– - Это же как палец отпилить! Хочешь, проверим?
– - Нет! Не надо!
– - Я долго и старательно изучала свое отражение в зеркале и ощупывала голову.
"Не хочу быть чертенком, -- думала я.
– - Уж лучше стать кем-то побольше, покрасивее, например, драконом... Дыхну огнем -- и спалю маму с папой. Зачем они мне, когда я -- дракон? Оставлю только бабушку, она добрая".
Решив так, я принялась раздумывать о том, как стать драконом.
Дальнейший ход моих мыслей сейчас мне совершенно неведом, но додумалась я до странного: запершись в ванной, я принялась готовить волшебное зелье. Суть этого приготовления заключалась в том, что я просто смешивала в старой эмалированной чашке -- в нее мы набирали воду для полоскания рта -- все имеющиеся в ванной жидкости, включая те, что стояли на полочке за шторкой, то есть использовались отцом в сугубо хозяйственных целях. Получившаяся жидкость имела черный цвет и совершенно крышесносный по отвратительности запах. Но я была не из пугливых -- к тому же закалена рыбьим жиром -- да и стать драконом мне ужасно хотелось, я уже представляла, какой у меня будет длинный гребенчатый хвост и мощные крылья такого отливающего золотом зеленого цвета, какой бывает спинка у жуков.
В общем, я поднесла кружку к губам...
Однако сделать хоть один глоток мне было не суждено -- какая-то сила вдруг дала мне, извините, смачного подсрачника. От удара я не устояла на ногах и упала -- прямо лицом на ванну. Падение вышло болезненное -- я разбила губу, драгоценный эликсир расплескался по полу, а на эмалированной кружке появилась выбоина.
Девочки-дракона не получилось.
Конечно, родители ничего не узнали про мое чудо-зелье и просто решили, что я поскользнулась на кафельном полу.
Потом домовой проявил себя тем, что как-то пребольно дал под ребро бабушке, когда она смотрела телевизор, забыв про варящийся на кухне суп.
После смерти бабушки, когда отец стал жить один, у него самого вдруг прорезались рожки. И вовсе не в том похабном смысле, о котором вы сейчас подумали. А в другом -- самом настоящем чертячьем. Отец начал сильно пить. И не драконье зелье, а обычную водку (хотя...).
Мы приходили к нему, прибирались в квартире -- и пытались прибраться в его голове.
И вот как-то раз, когда мы с мамой хором произносили речь о вреде алкоголя, отец не выдержал. Он топнул ногой и рявкнул что-то вроде:
– - Пил, пью и буду пить!
Был он так суров, что мы с мамой решили уносить ноги и бросились к выходной двери.
Туп, туп, туп -- отец проследовал за нами. И вдруг -- бабах!
– - он растянулся в коридоре во весь рост. Коридор у нас не такой уж длинный, так что отец упал практически нам под ноги. Пришлось помогать ему подняться. Что за наваждение! Отец был трезв и даже не с похмелья, а споткнуться в коридоре было не обо что -- там даже дорожки не лежало (а смысл класть в коридоре дорожку, когда там все время топчутся в обуви?).