Потапыч
Шрифт:
— Ну, вроде… Может, как раз к концу подошла. Но вроде да, Глазкову я там видел…
Я уже и сам понимал, куда клонят пацаны. Хуже того, я начинал догадываться, как сильно дал маху, но Глюкер решил, что повторение — мать учения, и, вскочив передо мной на ноги, завопил:
— Дима, ёханый бабай, если бы ты сразу сказал, что там была Глазкова, мы бы так не торопились, и тот мент был бы сейчас жив!
Я ощутил, как пол качнулся под ногами.
Мы.
Всё-таки.
Убили.
Ни в чём не повинного полицейского.
Миха вдруг сорвался с места и в два прыжка оказался
— Глюкер! Следи за словами, придурок! — прорычал кто-то, но я не понял кто.
— А что, не так, что ли?
— Ты б-базар ф-фильтруй!
В поле моего зрения появился Хали-Гали. Он кое-как умостил тощий зад на краешке кровати рядом и положил руку мне на плечо.
— Не с-слушай его. П-полиц-ейский ж-жив. Но ть-тиж-олый.
В общем, как мне объяснили, пока мы бегали по этажам в поисках сестры Вики, Хали-Гали тоже не сидел сложа руки. Он дождался, когда вернутся постовые, а потом очень ловко присел на уши Стрекозе. Причём он вроде как начал откуда-то издалека, а потом слово за слово и как-то вытащил из неё подробности о нашей жертве.
Выяснилось, что полицейский без сознания и чуть ли даже не в коме. Врачи понятия не имеют, что с ним, но подозревают отравление.
Выслушивая Хали-Гали, в какой-то момент я не выдержал и заплакал. А чтобы хоть как-то прикрыть этот стыд, уткнулся лицом в сгиб локтя.
Меня принялись хлопать по спине и плечам. Только уже не для того, чтобы привести в себя, а как-то успокоить. Глюкер даже сдуру ляпнул что-то вроде: «Да не боись, на вас всё равно никак не выйдут».
Это подействовало на меня куда вернее их отрезвляющих тумаков. Отняв руки от лица, я обвёл взглядом присутствующих.
— Вы что, правда ничего не понимаете? — Они молча смотрели на меня и, кажется, действительно не понимали. — Мы чуть не убили человека. Он лежит без сознания, и фиг знает, придёт в него или нет. А если придёт, какие последствия это будет иметь для его здоровья? Понимаете?
— Ну, мы ведь не хотели, — тупо проговорил Миха, глядя себе под ноги.
— Да, — кивнул я, — скажешь об этом у него на похоронах. Его семье, может детям. Простите нас. Мы просто боялись тех, кто живёт в стенах, и, чтобы расспросить о них, убили вашего папу. Они нас и пальцем не тронули, чёрт, да мы даже не видели никого из них, кроме того одного-единственного таракана в самый первый день, когда привезли новенькую. Но мы всё равно очень боялись, ребята. Поэтому убили вашего папу. Извините. Мы не хо-те-ли…
Повисла тишина. Кто-то из девчонок шмыгнул носом, но я не знаю кто, потому что сидел с закрытыми глазами и пытался сдержать слёзы.
Я ощутил, как прогнулась кровать, — с нами сел кто-то ещё. Кто-то другой прошёл вдоль палаты и сел на кровать у окна.
Долгое время я только слышал тяжёлое дыхание Хали-Гали и как скрипят пружины, когда кто-то из нас менял позу. Из коридора доносились какие-то звуки, но они будто проходили через вату. Проникая через дверь и стены, они тонули и оседали на них.
— Почему вы спросили про Глазкову? — наконец спросил я.
— Потому что
была она там или нет, — хрипло отозвался Миха, — но в той очереди тебе явно наврали. Хали-Гали выяснил, что выписывать сегодня новенькую никто не собирался.Столько суеты, чьё-то подорванное здоровье, а может, даже жизнь, из-за того, что я краем уха услышал какого-то брехуна, а потом убедил в его словах и всех остальных.
Я корил себя самыми жестокими словами за то, каким, оказывается, был дураком.
А ещё я молился так, как не молился никогда до этого, чтобы тот полицейский выжил и пришёл в норму. Чтобы наша, а вернее моя, глупость прошла для него незаметно.
Насколько возможно.
3
В следующий раз всей компанией мы смогли собраться у нас в палате только за полчаса до обеда. После обхода лечащих врачей, который был сегодня на сорок минут позже, у всех быстро образовались какие-то свои дела. Кого отправили на лечение, кого на процедуры.
Я оказался в числе тех счастливчиков, к кому приехали родители. Но в тот момент не вышло оценить всей радости события.
Честно говоря, было как-то неловко спускаться к ним в комнату для свиданий после той злополучной ночи. Я думал, будто это стыд, но сейчас понимаю, что на самом деле я злился. Злился на родителей за то, что они не отнеслись к моим словам достаточно серьёзно. И я не понимал, как смотреть им теперь в глаза.
Конечно, после короткого приветствия мама первым делом потребовала рассказать, что тут у нас происходит. Вот это всегда сильнее всего раздражало в разговорах с мамой — что она сразу начинала требовать. Неважно чего: ответов, чистоты в комнате или серьёзности от меня. Просто вынь да положь! СЕЙЧАС ЖЕ! И такой подход сразу отбивал всякое желание давать маме то, чего она добивалась, даже если изначально я, в общем-то, совсем не был против.
Папа по большей части молчал, но периодически поддакивал маме, а потом снова строго смотрел на меня, как будто я величайшее разочарование в его жизни.
Несмотря на испорченное настроение, «объяснить всё», конечно же, пришлось. Время близилось к обеду, и то, что во тьме ночи могло показаться оправданным и даже необходимым, при свете дня выглядело просто глупым.
Я с грустью смотрел на маму и вместо «Сынок, мы поверим тебе, какую бы чушь ты нам сейчас ни рассказал, потому что ты наш сын. Наш!» я читал в её глазах примерно следующее: «Пожалуйста объясни нам сейчас всё так, чтобы мы с папой успокоились. Чтобы всё снова стало нормальным. НОРМАЛЬНЫМ!»
Они бы никогда мне не поверили, начни я им рассказывать про неизвестных потусторонних тварей в стенах и чудовищных двугорбых крыс-мутантов, чьи зелёные приспешники отгрызают носы сёстрам маленьких девочек. Чёрт, если это сказать вслух, я бы и сам не поверил.
Поэтому пришлось, что называется, «слепить горбатого» и рассказать родителям удобную для всех сказку про то, как их сын Дима проснулся среди ночи от кошмара, а на этаже как раз в это время царило чёрт те что. Сон наложился на явь, и я испугался больше, чем надо. Но я уже со всем разобрался, всё уже нормально.