Потерянная, обретенная

И моя боль еще обострилась, когда я узнала, что он оставил завещание. «Моей невесте, мадемуазель Катрин Бонёр». Почти все его состояние отходило мне, кроме небольших сумм, завещанных нескольким землякам.

Все это время мать поддерживала меня.

По телефону.

О да, она звонила по нескольку раз на дню. Была очень нежна, все время спрашивала, не надо ли мне чего.

– Надо! Надо! – стоило завопить в трубку так, чтобы она отпрянула. – Мне надо, чтобы ты была рядом! Как я была рядом с тобой, когда на тебя обрушилась беда! По первой просьбе, по первому твоему слову. Почему ты не здесь, мама? Что держит тебя в Париже? Или так долог путь в Довилль?

Рядом со мной была Рене. Она всегда была рядом – моя единственная подруга. Она поддерживала меня, как могла, устроила похороны, вызвонила откуда-то православного священника. Он был совсем молодой, видимо, из вчерашних семинаристов, и служил очень старательно и долго, а потом сказал мне:

– Утешьтесь, мне больно смотреть на вас…

Сколько щемящей искренности было в этих простых словах!

Потом мы с Рене долго сидели, обнявшись, в том самом зале, где я встретила Александра, а Рене справляла свою свадьбу.

– Ты кого хочешь, мальчика или девочку? – спрашивала я, а Рене ничего не отвечала и только обнимала меня.

Нужно было решить, что делать с отелем. Мне предлагали его продать, но я отчего-то полагала, что это будет нехорошо по отношению к памяти Александра. Я попросила мужа Рене присматривать за делами, и он согласился. Трудно вообразить, что бы я делала без этих людей – ведь я была одна на свете!

Я вернулась в Париж, где все так же шел дождь, и ночной воздух казался насыщенным влагой, словно все еще… Я вошла в дом на улице Фобур Сент Оноре, моля бога, чтобы у матери оказалось не слишком много гостей и я могла бы сразу лечь и послушать джаз. К счастью, окна гостиной были темны, не слышалось музыки, и я прошла в библиотеку, где горела маленькая лампа. Здесь я заметила какую-то перемену в обстановке. Надо сказать, библиотека у матери была огромная, но никому не нужная, не читанная и никем не полюбленная. Она купила ее целиком у знакомого букиниста, а к нему книги, вероятно, перешли от какого-то академика: тут были все энциклопедисты и классики, изданные еще в прошлом веке, тяжелые отсыревшие тома, некоторые даже не разрезанные. Эти стеллажи я даже не отпирала, держала свои книги и учебники в маленьком шкафчике. Так вот, им пришлось потесниться, теперь там стояли книги Реверди в роскошных переплетах и книжки журнала «Норд-Сюд», где из номера в номер печатались его стихи. Кроме того, в библиотеке был кожаный диванчик, стоящий в нише. Я любила, полулежа на нем, листать в свободную минутку альбом Обри Бердслея. Но теперь диван был занят, и вовсе не Бердслеем. Оттуда разносились вздохи, нежный шепот, смешки…

– Пьер! О, Пьер! – раздался стон.

Это был голос моей матери.

Другого места не нашли, что ли? У нее была роскошная спальня с огромной кроватью, почему они выбрали для своих развлечений именно библиотеку? Я даже не могла попасть в свою комнату, запереться там, залечь, как раненый зверь в берлогу, потому что мне пришлось бы пробираться мимо них, мимо этого тошнотворно скрипящего дивана!

Я осторожно прикрыла за собой дверь. Прошла в столовую, обнаружила бутылку коньяка, налила себе полстакана и залпом выпила. Дрожь внутри сразу прекратилась. Я подошла к окну. Улица Фобур Сент Оноре спала. Справа от нас располагалось посольство Великобритании, слева – антикварная галерея «В старой России». Шуметь там было некому.

Я пошла в гостевую комнату. Там кто-то спал. Я быстро разделась и нырнула под одеяло. Рядом завозилось большое, горячее тело.

– Иди сюда, малютка, – пробормотал мужчина, обнимая меня горячими руками.

На рассвете я выскользнула из постели, оделась и ушла так же, как и пришла – незамеченной. Лишь на минутку заглянула к себе в комнату. В библиотеке никого не было, и я даже подумала, что мне все это почудилось. Быстро собрала свои книги и тетради, сложила в чемоданчик.

Я взяла такси и доехала до ближайшего автосалона. Под недоверчивыми взглядами приказчиков выбрала себе спортивный автомобиль и заплатила чеком. Продавцы сочли необходимым позвонить в банк, чтобы проверить мою платежеспособность. После того как формальности были улажены, я села за руль. Всю дорогу я буду напевать песенку про малыша Русселя, который богато жил. Куплю себе папирос и лихо выкурю одну прямо за рулем. Куплю себе шелковый платок, чтобы прикрыть волосы, очки-консервы, чтобы пыль не летела в глаза, и перчатки, чтобы влажные от усталости ладони не скользили по рулю. Я буду останавливаться у маленьких кафе, чтобы перекусить. Буду есть салат, сыр и свежую клубнику, пить кофе и вдыхать аромат палых листьев.

Я поеду в Лилль, о да, я поеду в Лилль! В обитель, где прошло мое детство. Туда, где я была заброшенна и любима, счастлива и несчастна. Я поеду к Октаву. К сестре Мари-Анж. Расскажу ей о том, как жила все эти годы. Расскажу о матери, о Рене, об Александре. И привезу ей чек. Я отдам обители половину тех денег, что мне оставил Александр. Мне кажется, он бы это одобрил. Я постараюсь стать полезной дочерям милосердия. Может быть, я тоже надену серые одежды. Может быть, мое место там. Может быть, мне суждено вернуться.

Над Парижем рассеивался туман. Безумные годы, ревущие двадцатые – продолжались. На пассажирском сиденье, лихо закусив папироску, сидела кукла Коко. От нее пахло духами «Шанель № 5». Выглянувшее солнце отражалось в ее блестящих черных глазах.

Послесловие редактора

Сейчас уже никто не может сказать наверняка, была ли дочь у всемирно известной Коко Шанель или нет. Но и доказать обратное не представляется возможным. Некоторые факты указывают на то, что этот ребенок действительно мог появиться на свет. Поэтому, получив рукопись и проверив те сведения, которые известны истории, мы решили, что вправе издать эту книгу. Пусть это будет один из множества возможных вариантов биографии великой мадемуазель Коко.

Примечания

1

Исповедание грехов у католиков обычно происходит в специальной кабине, называемой конфессионалом (возможна исповедь и вне конфессионала). Конфессионал сконструирован таким образом, чтобы священник слышал исповедь, но не имел возможности видеть лицо говорящего (окошко кабины затянуто материей).

2

Ангел Господень (лат. Angelus Domini ) – католическая молитва, названная по ее начальным словам. Состоит из трех текстов, описывающих тайну Боговоплощения, перемежаемых молитвой «Радуйся, Мария», а также заключительных молитвенных обращений к Деве Марии и Богу-Отцу.

3

Золотая монета в 20 франков. Выпускалась во Франции, в качестве средства оплаты, с 1803 по 1914 год. Стандарт монеты был введен Наполеоном I, который отменил прежнюю монетную стопу на основе луидора и установил стандарт золотого содержания. Название монета получила по первоначально изображавшемуся на ней профилю Наполеона Бонапарта.

4

Катрин Бонёр ошибается. Николай II переименовал Санкт-Петербург в Петроград 31 августа того же года, на волне антигерманских настроений.

5

Асклепий – греческий бог медицины и врачевания.

6

Эрихтоний – согласно греческой мифологии, хтонический получеловек-полузмей, один из первых аттических царей, изобретатель колесницы и первый человек, научившийся управлять четверкой лошадей – квадригой.

7

Литературная игра, заключающаяся в сочинении стихов, чаще шуточных, на заданные рифмы, а иногда еще и на заданную тему.