Потерянная, обретенная

Думаю, мне нужно было остановиться на пять минут раньше. Александр зажал уши руками, на его лице отразилось самое настоящее страдание.

– Дитя мое, – сказал он с нежным упреком. – Зачем вы читаете, изучаете и, хуже того, повторяете такое ужасные, отвратительные вещи? Если я правильно вас понял, этот ученый-австрияк полагает, что религия, самое высокое, самое чистое, что может быть в человеческой душе, единственное, что дает ей утешение и приближает ее к Богу, есть не что иное, как способ выразить плотские желания? Я правильно понял?

– В общих чертах…

– Но это же отвратительно! – сказал он шепотом. – Это… черт знает что такое! Вы должны отказаться от этой ереси, Катрин! Вы в опасности. Я взял на себя ответственность за вашу жизнь и душу, и я не допущу, не допущу… Я запрещаю вам!

Я ушам своим не верила.

– Как это – взяли ответственность? Как это – запрещаю? Вы еще даже не стали моим мужем, а уже что-то мне запрещаете? Но по какому праву? Я хочу, чтобы вы уважали меня как личность.

– Вам недостаточно того, что я люблю вас как женщину?

Я подумала.

– Нет.

– Это неправда!

– Это правда.

– Но отчего тогда вы не уважаете меня? Уважение должно быть взаимным. Мои мысли, чувства, убеждения, пусть даже предрассудки…

Он был прав. Мое сердце изнывало от боли. Противоречия между нами незаметно росли и вдруг выросли размером с Альпы и закрыли от нас горизонт. Я больше не видела своего будущего с Александром. Моим спутником должен был стать другой человек, с убеждениями, родственными моим.

– Я люблю вас, – сказала я.

– Вы ведь сами знаете, что этого недостаточно. Особенно для мужчины. Знать, что жена не уважает его, это так унизительно.

– А для женщины, вы полагаете, это менее унизительно?

– Видите, Катрин, мы ни до чего не можем договориться, только ссоримся. Может быть, сегодня не лучший для нас день и нам лучше пока не разговаривать? Давайте так: мы оба подумаем над нашими позициями. Трезво все взвесим. И встретимся в Париже через месяц. Там мы решим, что делать с нашими жизнями и с обещанием, которое мы дали друг другу.

Какая печаль была в его голосе! О, если бы я могла поступиться своими принципами, отказаться от всего, что было мне дорого, и обнять его! Но я не могла. Я только-только начала жить не как слепой котенок, который тычется мордочкой в пространство и, найдя источник тепла и пищи, считает, что счастье обретено. Нет, я теперь жила осознанно, могла анализировать свои чувства и поступки, а также чувства и поступки окружающих, могла разобраться в своих отношениях с матерью, могла чего-то достичь, чем-то стать…

– Не уходите сегодня, – попросила я. – Пусть мы не будем больше разговаривать. Обойдемся без слов.

Может быть, он надеялся таким образом удержать меня? Надеялся, что, утратив «девическую честь», я начну ощущать себя прикованной к нему незримыми цепями?.. Русские девушки, наверное, смотрят на жизнь именно так.

Я провела ночь с Александром, а утром вернулась в Париж. Последние слова сказаны не были. Я приехала к маме, и она ни о чем меня не спросила, за что я была ей очень благодарна. Я чувствовала себя растревоженной, неспокойной. Александр не был осторожен в нашу единственную ночь. Я могла забеременеть, но не чувствовала себя готовой к материнству.

Вскоре мы отправились смотреть новую квартиру. Квартира была недалеко от улицы Камбон, на улице Фубур Сент Оноре.

– Тебе нравится, Катрин?

– Даже не знаю. Тут слишком большие комнаты. Чувствуешь себя как в Лувре.

– Это же хорошо! Приучайся жить красиво. Впрочем, я помню твою странную любовь к крошечным каморкам, больше подходящим для прислуги.

Но квартира мне понравилась. В этом доме старина причудливо соединялась с современностью. Сквозь высокие стеклянные двери от пола до потолка можно было пройти на террасу, а оттуда, по каменным ступеням, – в сад. Огромные платаны отбрасывали густую тень. А эти каштаны и липы будут чудесно цвести весной, роняя свои цветы в бассейн, декорированный черным мрамором.

– В бассейн мы запустим золотых рыбок, – сказала я матери. – Будет твое любимое сочетание: золото на черном.

– И ограду мы покрасим черным с золотом, и весь дом изнутри. Как я рада, Вороненок, что ты со мной! Что тебе здесь нравится! Давай купим эту квартиру. И первый этаж, и второй. Я обещаю найти тебе здесь самую маленькую и бедную каморку.

Мне было лестно, что она со мной советуется и предлагает купить квартиру таким тоном, будто и я финансово участвую в покупке. Наш несчастный овдовевший дворецкий Жозеф тоже осмотрел особняк и сказал, почти улыбаясь:

– Тут понадобится много прислуги.

– Займитесь этим, Жозеф. Простите, ради бога, что я загружаю вас работой, когда у вас такое горе…

– Мне нужно отвлечься, мадемуазель, – поклонился Жозеф. – Я только рад быть вам полезным.

К сожалению, Шанель не удалось обновить отделку особняка в своих излюбленных тонах – оказалось, особняк охранялся правительством Франции как исторический памятник.

– Ты была права насчет Лувра, дорогая!

– Ну, это не вполне Лувр. Я узнавала, этот дом построил архитектор Лассюранс для герцогини Шеврёз.

– Да? Она хотя бы была интересной женщиной?

– Весьма. Не последняя фигура в придворных интригах. Ее то и дело отлучали от двора за ее бурную деятельность. Сначала за потворство связи Анны Австрийской с герцогом Бэкингемским…

– О, про это я читала.

– Да, у Дюма. Потом за планы сместить с трона Людовика XIII, за передачу Испании выведанных у своего любовника государственных тайн, за организацию переписки королевы с враждебным Франции испанским королем, а также за участие в заговорах, направленных на физическое устранение кардиналов Ришелье и Мазарини.

– Двух кардиналов! Она была цыпочка не промах!

– И каждый раз возвращалась в Лувр, чтобы с новыми силами включиться в придворную борьбу.

– И жила тут? Это потрясающе! Надеюсь, ее призрак как-нибудь явится, чтобы развлечь гостей. Но все равно, при всем моем уважении к этой даме, когда я вхожу в столовую, украшенную резными дубовыми панелями, мне хочется выть, рыдать и швыряться супницами! Я знаю, что многие были бы счастливы обладать дубовой столовой, а также гостиной, спальней и всем остальным. Но эта резьба слишком груба и уродлива.