Потерянная, обретенная

– Это подарок. Он пока не поступил в продажу, но я хотела бы, чтобы он уже был у тебя, дорогая.

Даже телеграфом вести не разносятся быстрее! Получившие флакончик ходили с важным и загадочным видом, точно состояли в элитарном клубе. Все прочие втягивали носами ароматный воздух, мучительно завидовали и мечтали. Когда, наконец, вожделенный аромат появился в продаже, у ателье на Камбон выстроилась очередь. Дамы рвали духи друг у друга из рук. Непомерно высокая стоимость никого не отпугивала. Полицейские тщетно пытались навести порядок. Кассиры устали крутить ручки аппаратов. Эрнест Бо ходил именинником. Весь Париж благоухал запахом «Шанель № 5». Парфюмеру Франсуа Коти оставалось только кусать локти: поговаривали, что Эрнест Бо первым предложил волшебную композицию ему, но тот отказался, сказав: «Слишком дорого…»

Ничто не могло быть слишком дорого для Шанель.

Разумеется, люди, которые полагали, что деньги и слава сами плывут к ней в руки, ошибались. У нее бывали скверные дни, когда она не желала вставать с постели, курила, осыпая пеплом свои шелковые простыни, и спускалась к завтраку с заплаканным, хотя всегда умытым и напудренным лицом. У нее были провалы и неудачи. Иногда она доверяла тем людям, которым доверять не следовало. А порой проявляла удивительную наивность – качество, более подходящее для воспитанницы монастыря, чем для парижской коммерсантки. Например, в случае с духами. Идея оказалась блестящей, а вот исполнение подкачало. Фирма Ралле, с которой у Эрнста Бо был заключен контракт, явно не справлялась с таким масштабом работы. Непременно страдало или количество – духов, которых Париж ждал как манны небесной, недоставало; либо качество – половина флаконов по прибытии к месту продажи оказывались разбитыми, неплотно закупоренными, драгоценная влага просачивалась наружу и благоухала бесполезно. К тому же ателье на улице Камбон оказалось мало приспособленым для хранения больших партий духов. Шанель пришлось взять в аренду склад галереи Лафайет.

– Я бегала туда покупать ленты и заготовки для шляпок, – вздохнув, сказала мне мать. Она редко настолько отдавалась лирическому настроению, чтобы так непосредственно вспоминать свое прошлое до славы, до денег. – Тогда Баде на меня бы и не взглянул. А теперь весь извивается, лебезит и предлагает взаимовыгодное сотрудничество.

Теофиль Баде, владелец галереи Лафайет, не стал бы беспричинно «извиваться и лебезить». Старый хитрый лис обвел мою мать вокруг пальца так же ловко, как лис из басни – всем известную ворону. Непрерывно осыпая ее комплиментами, будто из разорванного мешка, он представил Шанель братьев Вертхаймеров. О, это достойнейшие люди, им можно доверять.

– Да ведь мы уже, кажется, встречались?

– Боже, конечно! Конезаводчики из Довилля! Мы однажды виделись на скачках. Как чувствует себя знаменитый Эпинар?

– Неплохо, благодарю.

– А его жокей, господин Перен?

– Вот он, к сожалению, хуже – упал и повредил себе спину. Мы выплачиваем ему пожизненное содержание.

– Как это великодушно с вашей стороны!

– О, мы не делаем ничего сверхъестественного. А вот вы, мадемуазель… Ваши духи уникальны, как и все, что делаете вы!

У братьев Вертхаймеров, этих практичных немцев, были серьезные производственные мощности, коммерческий и деловой нюх и возможности для значительного расширения производства. Фирма «Буржуа» имела представительства во всех мировых столицах. Их превозносила и рекламировала Сара Бернар. В 1912 году компания выпустила «Пастель для щек», которая стала поистине звездным продуктом. Я помню эту цветастую коробочку на туалетном столике всех комнат, в которых мы жили с Рене, которая всегда считала себя несколько бледной…

Братья Вертхаймеры не терялись. Они основали новую фирму – «Духи Шанель» и взяли на себя весь производственный процесс, от закупки наилучших ингредиентов до изготовления флаконов. Теофиль Баде предоставлял для хранения и продажи самого знаменитого аромата свою галерею. Матери оставалось лишь дать предприятию свое имя и… получать денежки.

Доходы распределились соответственно обязанностям. Мать получила десять процентов, Баде – двадцать, а ушлые братцы Вертхаймеры – семьдесят. Мне это казалось справедливым. Ведь ей ничего не надо было делать!

Тем не менее, едва скрепив договор подписью, она вдруг почувствовала себя оскорбленной и почти ограбленной.

– Как они могли! Воспользоваться моей неопытностью! Обобрать меня! Воспользоваться плодами моих трудов! Я должна была посоветоваться с адвокатами!

Каких трудов, думала я, бога ради, каких! Что она, в сущности, сделала? Только выбрала из двух дюжин духов один аромат, ну, допустим, два. Все равно она не перетрудилась. Теперь же производство многократно увеличилось, продажи возросли, деньги текли в ее карман рекой, а делать вообще ничего было не надо! Конечно, неприятно, что хитрец Баде скоро сбыл свои двадцать процентов тем же братьям Вертхаймерам, после чего они оказались почти полновластными владельцами фирмы «Духи Шанель»…

А еще хуже выглядел тот пункт в договоре, согласно которому Шанель не имела права давать свое прославленное имя еще каким-то духам, туалетной воде, мылу и прочим парфюмерным средствам без согласия на то братьев Вертхаймеров. Сами же братья, нимало не стесняясь, эксплуатировали талант Эрнеста Бо, побуждая его выпускать новые и новые духи – теперь уже не для «Духов Шанель», а для «Буржуа».

И мать снова ничего не могла поделать. Не хочу забегать вперед, скажу только, что это противостояние продлится долгие годы, стороны будут применять не вполне честные приемы, но, в конечном счете, мать окажется права, говоря:

– Кто они такие? Кто их знает? Кто вспомнит их по имени? А вот мое имя переживет нас всех.

Глава 19

Мать была на пике славы и женского цветения. Самые уважаемые журналы парижской высокой моды «Минерва» и «Фемина» объяснялись ей в любви. Знаменитости, кинозвезды, дамы полусвета и аристократки почитали за честь появиться на их страницах в наряде от Шанель. Она вводит в моду черное вечернее платье – до тех пор в черном отваживались выходить только самые смелые и экстравагантные. Для состоятельных дам предлагается накидка из меха белого ягненка и обезьяны. Длинные нити жемчуга. Вышитые жемчугом блузы. Нежные отливы шелка. И надо всем этим – дерзкие, гордые головки «под мальчика». Кудри и локоны, которые годами растились, бережно мылись, ополаскивались уксусом, лимонным соком и коньяком, причесывались непременно щеткой из натурального ворса сто раз перед сном – все это богатство летит на кафельный пол парикмахерской. Знаменитый мастер Антуан, перебравшийся на улицу Камбон поближе к предмету своего неустанного поклонения, щелкает ножницами: два раза в воздухе – один раз в волосах. Уборщицы сметают рыжие, русые, черные локоны и вздыхают.

Дамы много курят, используя агатовые и янтарные мундштуки, чтобы табачным дымом не пропитались наряды. Длинные мундштуки странно контрастируют с маленькими после стрижки головками. К таким прическам не прикрепишь длинной шпилькой плоскую шляпку-канотье, на ней не удержишь поднос с цветами, корзинку с фруктами, птичье гнездо. Теперь нужна совсем крохотная шляпка-колокольчик, да надвинем ее поглубже, как можно глубже, до самых бровей, чтобы взгляд огромных глаз, тонко подведенных карандашиком, показался еще более загадочным и романтичным. Пусть смеются над новоявленной модой фельетонисты и карикатуристы, пусть называют шляпки «кастрюлями» и «дурацкими колпаками, словно в наказание надетыми на самых нерадивых учениц»! Кто обращает внимание на этих акул пера? Ровным счетом никто, а для Шанель это – всего лишь бесплатная реклама. Она и сама носит такую шляпку, кончик носика задорно выглядывает из-под полей, даже ее племянница, вечно хмурая, но пикантная девушка, тоже носит такую.

– Им-то хорошо, – бормочет у зеркала какая-нибудь дородная матрона. – Ни грудей, ни бедер. Ишь, выдумали – платье-карандаш! А какой на мне карандаш? Аж распирает. Пояс зачем-то на бедрах, поперек себя шире кажусь… И щеки из-под этой шляпы выпирают, прям беда…

Нет, новая мода – не для полных. Дамы в теле пусть лучше остаются верными Пуаре, он все так же работает в своем проверенном стиле: роскошные вещи для роскошных дам! Женщина должна выглядеть как принцесса, а не как бедная стенографисточка!