Потерявшиеся в России

Есть такая категория людей, которая не привыкла ду-мать и не хочет думать, но хочет жрать, и жрать хорошо. Этим людям не знакомо понятие чести, они не имеют со-вести, для них чужое как свое, они не знают чувства со-страдания, они могут изнасиловать, избить женщину, по-ходя оскорбить, нахамить, они плюют на закон, не утруж-дая себя пониманием того, что, пренебрегая законом, они ввергают страну в хаос. Кто-то назвал их 'быдлом', а кто-то оскорбился, считая, что выражение это больше подхо-дит для скота, но все мы - часть животного мира, и если кто-то из нас стоит на таком примитивном уровне, то и по-нятие 'быдло' для нас в самый раз... Это 'быдло обыва-тельское'. А есть еще 'быдло гламурное', которое не лучше обывательского и отличается от него только тем, что оно состоятельное, но от него больше зла, потому что оно публично и имеет доступ к массовой публике через те-левидение...

Литературный язык, язык Тургенева и Чехова, стал мешать. Дума заговорила на 'фене'. Академик Лихачев, один из последних столпов культуры и русского литера-турного языка, образец ученого и гражданина, пример для Виталия Юрьевича, молчал...

– Виталий, - прервала раздумья Виталия Юрьевича го-лос жены.
– К тебе Алексей Николаевич.

– Зови!
– Виталий Юрьевич без сожаления нажал на кнопку пульта и выключил телевизор, где шел концерт в честь Дня независимости России.

– Привет, Леш, садись!
– мрачно сказал Виталий Юрь-евич, пожимая руку другу.

– Так я и принес, - весело откликнулся Алексей Нико-лаевич, ставя на журнальный столик бутылку 'Экстры'.

– Ну, зачем?
– сморщился Виталий Юрьевич.
– Что, у меня бутылки водки не найдется?

– Ничего, твою в следующий раз выпьем, - заверил Алексей Николаевич.
– А ты чего такой кислый сидишь?

– Да так. Вот академика Лихачева вспомнил. Сделал для России больше всего депутатского корпуса вместе взя-того, заслужил вечную память всех культурных русских, хранитель и бессменный директор 'Эрмитажа' оказался ненужным... Ты знаешь, сколько Лихачев получает? Ше-стьдесят пять долларов.

В голосе Виталия Юрьевича была и ирония, и горечь.

– Твои сведения немного устарели, - возразил Алексей Николаевич.
– Теперь Российский академик имеет пенсион в 300 долларов. Для Европы - это, конечно, ничего, а для нас, на фоне общей нищеты это вполне осязаемо.

В зал вошла Ольга Алексеевна и поставила на жур-нальный столик рюмки, тарелку с маринованными огурца-ми, целую разогретую картошку и немного нарезанной дольками колбасы.

– Больше ничего, что-ли, нет?
– недовольно сказал Виталий Юрьевич.

– Могу кильку дать, - усмехнулась Ольга Алексеевна.

– Только не кильку, - наотрез отказался Алексей Ни-колаевич.
– Он ее есть не умеет. Отрезает хвосты, потом голову, потом начинает чистить внутренности, да еще пы-тается счистить чешую, которой нет. Без слез смотреть на это невозможно. У нас в институте тоже одна преподава-тельница за обедом берет хлеб двумя пальцами и объедает его вокруг, оставляя ту часть, которую держала, потому что боится микробов.

– Совершенно разные вещи, - обиделся Виталий Юрь-евич.

– Но из того же ряда, - засмеялся Алексей Николаевич.

– Ну, тогда хватит с вас!
– не обращая внимания на мужа, сказала Ольга Алексеевна.
– Вечером Мила придет, тогда и поешь.

– Алексей, а что Вера?
– повернулась к Алексею Ни-колаевичу Ольга Алексеевна.
– Пришли бы вместе, поси-дели. Что вам, мужикам, за удовольствие? Сели вдвоем, выпили и пошли мировые проблемы решать.

– Так приходите к нам вечером. Вера, кстати, привет передавала и звала.

Нет, Алеш, спасибо за приглашение. Вечером Мила заскочить обещала. С ней, да с внучкой побудем.

Таисия Ивановна ушла на кухню. Виталий Юрьевич разлил водку по рюмкам. Мужчины выпили и молча захру-стели маринованными огурцами.

– Так вот, про академиков, - заговорил Алексей Нико-лаевич.
– Недавно Академия наук избирала новых членко-ров и академиков. Это мне рассказывал один мой бывший докторант из Москвы. Избрание носило в этот раз крайне нервный характер. Вот как раз в связи с тем, что по новому указу академик будет получать теперь 300 долларов. С од-ной стороны, и лицо нужно сохранить, и мимо денег не пролететь. Конечно, не всем удавалось спрятать эмоции... Говорят, за некоторых было стыдно.

– Ну, слава Богу, хоть академикам что-то подкинули.
– Виталий Юрьевич скривил губы в иронической усмешке.
– Теперь бы еще народных артистов вспомнить.... Как-то показали квартиру Юматова. Убогость. Беднее некуда. А просить - гордость не позволяет. Где-то я прочитал, что Николай Гриценко из Вахтанговского в больнице таскал из холодильника чужую еду. Хотя, правда, был он уже в пре-клонном возрасте и никого не узнавал.

– А на всех пирог не испечешь. Из каких шишей да-вать, если годовой бюджет России меньше годового бюд-жета одного Нью-Йорка, - резонно возразил Алексей Ни-колаевич.
– А что ты за артистов так ратуешь? Ты же вроде их не очень жалуешь.

– Отнюдь, - возразил Виталий Юрьевич.
– Это я хал-туру не жалую... Мы с тобой - рядовые граждане или, как нас теперь придумала называть власть, - электорат, а я го-ворю о людях, которые являются цветом нации, авангар-дом интеллигенции.

– Ну, допустим, и это не секрет, что интеллигенцию в России никогда не любили, а при советской власти осо-бенно. Ленин, если ты помнишь, называл интеллигенцию 'говном'.

– Это он называл так интеллигенцию как прослойку, то есть абстрактную массу, за конформизм. Сам-то он был, несомненно, интеллигентом, как и многие из его окруже-ния.

– Во-первых, то, что Ленин принимал за конформизм - элементарное великое терпение, что, как известно, явля-ется нашей национальной чертой. Во-вторых, что это за 'прослойка' такая? Если на то пошло, то в мире нет поня-тия 'интеллигенция'. 'Интеллигент' есть, и это в перево-де с английского просто 'умный, образованный'. А слово 'интеллигенция' вообще не имеет перевода и считается понятием чисто русским.

– Английскому меня учишь?
– усмехнулся Виталий Юрьевич.

– Ладно, ладно! Не учу. Куда мне до тебя?
– добро-душно откликнулся Алексей Николаевич.
– Но некоторые-то английские слова я знаю?.. Если я говорю 'интеллиген-ция', я имею в виду отдельных людей - интеллигентов.

В карих глазах Алексея Николаевича горел огонек. Он находил особое удовольствие в споре с Виталием Юрьеви-чем. Виталий Юрьевич быстро заводился и бросался в спор как в омут, с головой. Он был начитан, в его голове вме-щалось огромное множество сведений из разных областей знаний, он увлекался древнегреческой культурой, мифоло-гией, языками, парапсихологией и мог читать наизусть це-лые страницы из классической литературы, но все это бы-ло как-то неорганизованно, несисистематизированно, не разложено по полочкам, а сумбурно свалено в кучу в его мозговой кладовой. И Алексею Николаевичу, имеющему широкие познания только в своей истории и политэконо-мии, но обладающему твердой логикой и ясным мышлени-ем, подчиненным этой логике, удавалось всякий раз скло-нить друга к своей точке зрения, облекая мысль в более точные понятия, и, таким образом, делая спор рациональ-ным.