Повелители лошадей

Среди остальных, собравшихся у костра, послышался восхищенный ропот.

— Хан Гоюк потерял большую часть своих зубов в битве при Горе Биг Хат, сражаясь с Замогеди, — объяснил Ямун. Старик кивнул и улыбнулся широкой, совершенно беззубой улыбкой.

— Это правда, — подтвердил Гоюк, сияя. Беззубость и крепкий алкоголь придавали его речи монотонный гул прорицателя или шамана.

— Из чего сделана колбаса? — спросил Коджа, держа кусочек.

— Конина, — как ни в чем, ни бывало, — ответил Ямун.

Коджа посмотрел на кусок колбасы, который держал в руках, совершенно по-новому.

— Мой кахан! Я вернулся! — раздался голос из темноты. Чанар, все еще в той же одежде, что была на нем утром, пошатываясь, подошел к компании. Под мышкой у него была зажата шкура, из которой на землю капал кумыс. В другой руке он держал чашу. Когда Чанар приблизился к костру, он остановился и уставился на Ямуна и Коджу.

— Добро пожаловать к моему костру, — сказал Ямун в знак приветствия, потягивая кумыс из своей чаши.

Чанар остался стоять там, где он был. — Где мое место? Он занял мое место. Генерал указал на Коджу.

— Сядь, — твердо приказал Ямун, — и успокойся. Слуга расстелил коврик с противоположной от кахана стороны костра и поставил табурет.

Медленно, не отрывая глаз от Ямуна, Чанар выплеснул еще кумыса из своего бурдюка. Он уронил его на землю и медленно осушил чашу. Удовлетворенный, он подошел к поставленному для него сиденью, с ворчанием сел, и сердито посмотрел на Ямуна через костер.

Коджа не был уверен, стоит ли ему нарушать молчание. Сидя там, он чувствовал, как между двумя мужчинами зарождается и крепнет гнев. Женщины исчезли, соскользнув со своих мест и растворившись в ночи.

— Кахан, — наконец сказал священник, — ты назначил меня своим историком. У Коджи пересохло во рту, а ладони вспотели. — Как я могу быть историком, если я не знаю твоей истории?

Мгновение Ямун не отвечал. Затем он медленно заговорил. — Ты прав, историк. Он отвел взгляд от Чанара. — Ты не был со мной с самого начала.

— Итак, как я могу написать настоящую историю? — настаивал Коджа, отвлекая внимание Ямуна от генерала.

Этот вопрос завладел разумом Ямуна, и он обдумывал его. Коджа быстро взглянул на Чанара, который все еще смотрел на Ямуна. Наконец, взгляд почтенного генерала метнулся к Кодже, а затем, обратно, к кахану. Священник почувствовал, как напряжение начало спадать, когда мысли обоих мужчин отвлеклись.

— Что тебе следует знать? — громко поинтересовался Ямун. Его пальцы начали теребить усы, пока он обдумывал вопрос.

— Я не знаю, Ямун. Возможно, о том, как ты стал каханом, — предположил Коджа.

— Это не история, — заявил Ямун. — Я стал каханом, потому что моя семья — Хокун, и мы были сильными. Только сильные люди избираются на пост кахана.

— Кто-то из вашей семьи всегда был каханом? — спросил Коджа.

— Да, но я первый кахан Туйгана за много поколений. Долгое время Туйганы не были нацией, а лишь множеством племен, которые воевали друг с другом.

— Тогда как же это произошло? Коджа развел руками, указывая на город Кварабанд.

— Я построил его в прошлом году — после того, как последнее из племен подчинилось моей воле, — небрежно объяснил Ямун. — Но это не моя история.

Кахан сделал паузу, облизал зубы, и, наконец, начал свой рассказ. — Когда мне было семнадцатое лето, мой отец, еке-нойон, умер…

— Прошу прощения, Ямун, но я не понимаю еке-нойон, — перебил его Коджа.

— Это означает «великий вождь», — ответил Ямун. — Когда умирает хан, запрещено использовать его имя. Так мы проявляем уважение к нашим предкам. А теперь я расскажу свою историю.

Коджа вспомнил, что Баялун не испытывала такого страха, потому что она свободно назвала имя Бурекай. Хазарец прикусил губу, чтобы сдержать свое естественное любопытство и просто слушать.

— Когда я был моложе, мой отец, еке-нойон, устроил мне женитьбу, — продолжил Ямун. — Абатай, хан Коммани, был андой моего отца. Абатай пообещал, что его дочь станет моей женой, когда я достигну совершеннолетия. Но когда еке-нойон умер, Абатай отказался соблюдать клятву, данную своему анда. Ямун отрезал большой кусок антилопы и бросил его в свою миску.

По другую сторону костра старый Гоюк пробормотал: — Этот Абатай был нехорошим человеком.

Ямун отодвинулся от костра и снова принялся за рассказ. — Мне была обещана дочь Абатая, поэтому я решил взять ее. Я поднял свой штандарт с девятью хвостами и призвал на свою сторону семерых моих доблестных воинов. Кахан остановился, чтобы перевести дыхание. — Мы поехали вдоль берегов Реки Рус, и недалеко от горы Богдо, нашли юрты Коммани.

— В ту ночь разразилась сильная буря. Найканы были напуганы. Мои семеро доблестных мужчин тоже испугались. Земля содрогнулась от голоса Тейласа, и Повелитель Неба заговорил со мной. Ханы у костра взглянули на ночное небо, когда Ямун упомянул имя бога, как, будто ожидая какого-то божественного ответа. — Буря удержала воинов Коммани в их юртах, и они не нашли нас, спрятавшихся за горой Богдо.

— Утром То'орл атаковал с правого фланга. Мои семеро доблестных людей тоже атаковали. Мы опрокинули палатки Коммани и увели их женщин. Я заявил права на дочь Абатая, и она стала моей первой императрицей. Ямун положил мясо в свою миску и откусил кусочек. От вареной антилопы все еще поднимался пар.

Коджа посмотрел на лица вокруг костра. Чанар сидел с закрытыми глазами. Два других хана слушали с напряженным вниманием. Даже неистовое пение, начавшееся у одного из близлежащих праздничных костров, не отвлекло их. Сам Ямун был взволнован собственным рассказом, его глаза светились славой былых дней.

— Теперь, когда я победил народ Коммани, я рассеял их среди племен Хокун и Найкан, — добавил кахан в качестве постскриптума между кусками антилопы. — То'орлу из Найкана я отдал пятьсот человек, чтобы они стали рабами для него и его внуков. Моим семи доблестным воинам я отдал по сотне каждому, чтобы они стали их рабами. Я также подарил То'орлу Большую Юрту и золотые кубки Абатая.

— Вот как я впервые сделал Хокун сильным племенем и как я получил свою первую императрицу, — сказал Ямун, закончив рассказ.