Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

Результаты не преминули сказаться. И скоро полк было не узнать. Люди поняли, чего от них хочет их командир и старались изо всех сил.

Все были уже в возрасте, из запаса, и понимали, что только таким образом командир бережёт их от бессмысленной смерти на войне.

Очень тревожил Каледина конский состав. Лошади были явно не лучшие, но что-либо изменить кардинально в этой ситуации было уже невозможно.

Наступил час отъезда в неведомое. А поэтому – страшное. Прощание с семьёй, в связи с этим, вышло тягостным и горьким.

Мария не могла придти в себя и поверить, что он уезжает на войну. И так убивалась, что не могла и говорить:

– Родная моя! Не надо. Пожалей детей и себя. Ничего со мной не случится. Всё будет хорошо.

И он как-то горько и обречённо, реально оценивая возможности России и её извечную неготовность к войне, произнёс, стараясь быть беспечно-весёлым:

– Пока мы доедем до театра военных действий – японцев уже шапками закидают. Как говорят наши солдаты.

Посадив жену и детей в экипаж, он отправил их домой, и уже с головой окунулся в дела полка накануне выступления на фронт.

Тут же перепало от него полковому священнику, который всё хотел целый вагон прицепить к эшелону с иконами и иной церковной утварью, подаренной войскам царствующей семьёй.

– Вы, батюшка, не злите меня. Мне лишний ящик патронов важнее, простите, всего этого. На войну ведь едем, а не в паломничество, не на богомолье собрались. Отвожу Вам одно купе, и всё, у меня офицеры, вчетвером, в нём едут.

Казаки удовлетворённо посмеивались:

– Да, с нашим полковником не поспоришь. Ишь, святой отец, наверное, японцев в нашу веру обращать собрался, икон-то, икон – ящиками. Зачем столько?

Наконец, тронулись.

Как и предполагал Каледин, никто и не собирался поставлять им фураж, никто не думал о том, что войска едут на войну, а не на прогулку.

Поэтому остановки на станциях затягивались, так как Каледину было важно привести в Маньчжурию боеготовый полк, а не полуживых одров, на которых – не то, что выполнять боевые задачи, а и передвигаться будет нельзя.

Он весь осунулся, почернел. Так как везде был нужен его цепкий взгляд, железная воля и непреклонность.

В Чите он не сдержался и даже наорал на вице-губернатора и при офицерах ему сказал:

– А я, ваше Превосходительство, арестую вас сейчас, да в эшелон, а там мы посмотрим, как Вы себя на поле боя поведёте.

Вы имели повеление Государя – обеспечить полк всем необходимым, и где это всё?

Вице-губернатор покраснел и попытался что-то возразить.

Вот тут Каледин и не выдержал:

– Молчать! И марш из полка! Чтоб я больше Вас не видел, бездельник Вы эдакий!

Офицеры благоговейно взирали на своего командира и после этого случая все заметно подтянулись и неустанно занимались подготовкой казаков.

Наконец, прибыли к театру военных действий. Именно, к театру.

Дальше железной дороги не было. И войска двигались походным порядком.

В первые дни Калкдин особенно зорко следил за тем, чтобы лошади втянулись, привыкли к нагрузкам. И за первые сутки полк совершил переход в пятьдесят километров, отставших при этом не было. Подбилось лишь несколько лошадей и виновникам этого происшествия пришлось вести их в поводу, под незлобливые, но едкие шутки своих товарищей.

После ночного отдыха – на следующий день, было пройдено уже семьдесят километров.

Уверенность за свой полк, вера в своих людей всё более окрыляла Каледина и он знал уже твёрдо, что невыполнимых задач перед его полком не существует.

Присланный из штаба армии делегат связи доставил приказ, в котором Куропаткин подчинял полк себе в качестве личного резерва и указал район его сосредоточения.

И тут же началась, как потом говорил своим соратникам Алексей Максимович, война нервов.

Всё многочисленное руководство норовило использовать полк по своему разумению.

И, слава Богу, что над ним был такой командир. Каледин показывал всем ретивым чинам приказ командующего генерала Куропаткина, и цедил сквозь зубы:

– Не могу, Ваше Превосходительство. Без личного приказа командующего – ни одного казака не сдвину с места. Извините.

Но и томиться от безделия он тоже не мог.

Поэтому в один из дней собрался и поехал к Куропаткину.

Главный штаб представлял зрелище более чем унылое. Все начальники изображали кипучую деятельность, но везде был хаос. Разброд и отсутствие твёрдой единоличной воли.

Везде работали торговые палатки, в которых продавцами были японцы.

Встретившись с холодными и цепкими глазами Каледина, один из них, забывшись, даже вытянулся по стойке смирно.

И пробившись, наконец, к Куропаткину, он с этого и начал:

– Ваше Высокопревосходительство! Неужели никому из чинов штаба, в том числе и офицерам контрразведки, не видно, что этих торговцев надо немедленно арестовать? Это всё – агенты противника. Они знают каждый наш шаг, а так как господа офицеры болтливы не в меру, то и Ваши планы.

Куропаткин поморщился:

– Голубчик, традиция. Они тут испокон веку. Служили в семьях офицеров. Воспитывали детей, учили их. Что же теперь поделаешь?

Каледин, в отчаянии, стал даже горячиться:

– Ваше Высокопревосходительство! Идёт война. И всё должно быть подчинено законам войны. Вы ни на кого не должны оглядываться, только Ваша единоличная и твёрдая воля может обеспечить целенаправленное устремление вверенных Вам войск к победе. Иначе – крах неминуем.

Уже первые сражения показали, что японцы дрались упорно, не упуская ни единого шанса к достижению победы.

Слава Богу, Куропаткин разрешил Каледину, на его усмотрение, действовать в боевых порядках войск, но просил при этом зря не рисковать и оставил полк в качестве своего резерва.

Именно здесь началась долгая и плодотворная дружба двух будущих выдающихся военачальников – Самсонова и Каледина.

Неистовый Самсон, как его любовно звали друзья за упорный и буйный нрав, сразу пришёлся по душе Каледину. Он увидел в нём родную душу по убеждениям, духовным качествам, желанию служить Отечеству истово и честно, беречь солдат, готовить их к выполнению священной миссии защитника Родины, упорству в достижении намеченной цели.