Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2

После мы не произнесли ни одного слова. Он вскоре ушел к Станюковичам, я думала, до собранья уже не вернется. Вернулся, принес еду. Я была в той комнате, пока он не ушел.

Никого даже не жалко, ни его, ни себя. Одно только ужасно — всеподавляющее чувство какого-то последнего одиночества. То, что я боялась больше всего на свете.

1 декабря 1929. Воскресенье

Юрий вернулся в 6 утра. Т. е. вернулся-то раньше: вставая ночью часа в 2 к Игорю, я увидела на стуле два портфеля, один с делами Союза, другой, как мне показалось, Кутузова. Я поняла, что Юрий цел и невредим и, может быть, даже не один, и заснула. Он пришел в 6, когда я кормила Игорешка. Оба не произнесли ни слова.

С утра перетащила коляску в ту комнату, и целый день Игорь был там. Я тоже. С утра состояние бодрое, по крайней мере, наружно. Потом со всей четкостью и остротой встал вопрос: «Что же дальше?» Днем было некуда себя девать. Юрий встал поздно, не разговаривали. Но моментами было его нестерпимо жаль. Особенно раз: приходила Наташа, мы с ней ходили гулять, потом я возвратилась, а она еще поднимается по лестнице.

— А где Наташа?

— Идет.

И стал поспешно надевать пиджак. А Наташа прошла прямо в ту комнату, и я ее не повела к себе. Там закусывали и пили чай. Зачем-то пришла сюда — Юрий сидит и читает. Мне стало мучительно не по себе.

Вот и сейчас — реву уже из-за одной только жалости к нему. Нарочно пью крепкий кофе, чтобы разогнать сон. Знаю, что он вернется поздно, может быть, опять под утро, и знаю, что не лягу до ночи. А вот — зачем — не знаю. Едва ли возможны теперь какие-нибудь разговоры.

9 декабря 1929. Понедельник

Единственное место, где я еще могу встретить Терапиано, — La Bolee, но меня туда не тянет. Значит, и эта последняя возможность отпадает. Виноват больше всего Виктор. Озорство, месть — не знаю. Юрия тоже не оправдываю. Юрий передавал такой диалог:

Юрий: Виктор, ты знаешь, как это называется?

Виктор: На востоке это называется фанатическая преданность идее, а на западе, может быть, подлость.

Очень некрасивая шутка, и совсем не понимаю, зачем нужно было всю эту кашу заваривать. Конечно, с моральной стороны они правы, и Ю.К. сам попал в глупое и смешное положение, но все-таки это вышло нехорошо. Жаль, что я не была на том собрании [222] , — лишний голос за Смоленского в казначеи, Терапиано не отказался бы от председательства, и все было бы хорошо. На дела Союза мне, в конце концов, наплевать, мне важно сохранить хорошие отношения между двумя Юриями. А теперь они нарушены.

222

Жаль, что я не была на том собрании — Речь идет об отчетно-перевыборном собрании Союза, на котором Ю.Софиев был избран председателем.

17 декабря 1929. Вторник

А с Юрием мы, должно быть, все-таки разойдемся. Вот написала и совсем не страшно и даже как-то смешно. А несколько часов назад эта мысль вспыхнула со всей очевидностью. Наши последние такие хорошие дни внезапно кончались ораньем и чуть ли не топаньем ног и т. д. Из-за чего все произошло, даже писать не стоит: глупость. Кажется, из-за того, что я носила Игоря в ту комнату.

— Нашли игрушку! Я имею на него больше прав и требую! Студите ребенка! — и все в этом духе, и на мой ответ:

— Это я узнаю, это мне очень знакомо!

Портим мы друг другу крови много. А все-таки терпим. Я все это ужасное положение переношу, потому что я его люблю. А порой кажется, что не нужно терпеть, все равно ничего хорошего не будет, и прежних отношений не может быть. Да и какая может быть нежность к человеку, который на меня кричит или на которого я кричу — это все равно.

Юрий хвастается, что у него философский склад ума, склонный к обобщениям, и что он из всего делает выводы. А вот из создавшегося положения он вывод сделать боится. Я верю, что и он меня любит, но не верю, что мы можем удержать наше пошатнувшееся здание.

Я сегодня была спокойна, даже не плакала, даже не возвышала голоса. Я спокойна и сейчас. Уже все мне кажется смешной глупостью. Я опять накануне пассивной идеи: «перемелется — мука будет». Я сумею быть активной, когда это нужно будет. А пока — ни одного жеста, ни одного слова. Мне просто тяжело это.

19 декабря 1929. Четверг

Ничего — помирились.

28 декабря 1929. Суббота

Послала вчера в «Посл<едние> Нов<ости>»: «Не нужно слов, один лишь голос», и Юрий сделался мне как-то ближе.

29 декабря 1929. Воскресенье

Стихи уже напечатаны. Прямо обалдела — от такой скорости.

Юрий и Илья сочинили экспромт:

Никакой ты итальянец, И романтика к чему? Просто ты ведь Тер-Апьянец И невежда по уму. [223]

Юрий очень любит выставлять его (Терапиано — И.Н.) в смешном виде. А Кутузов говорит:

— Ведь этот его доклад о сборнике на том вечере [224] — три четверти от тебя, Юрий, и четверть — от меня.

223

«Никакой ты итальянец» — Стихи обращены к Ю.К.Терапиано, названному «Тер-Апьянцем».

224

Доклад о сборнике на том вечере — Речь идет о «Вечере устных рецензий» на второй сборник Союза, вышедший накануне. На вечере, состоявшемся 22 декабря, с критикой выступили Г.Адамович, Г.Иванов, Н.Оцуп, Б.Поплавский, Г.Раевский, Н.Рейзини, М.Слоним, Ю.Терапиано и Ю.Фельзен. Рецензию на сборник написали Г.Адамович («Молодые поэты» // ПН, 1930, 9 января № 3214, с. 3), а также В.Ходасевич, высказавший пожелание, чтобы «вместо бесплодного скучания молодежь наша занялась изучением языка и его стиля» («Скучающие поэты» // Возрождение, 1930,30 января). Во 2-й сборник Союза вошли стихи В.Гансон, А.Гингера, И.Голенищева-Кутузова, А.Дуракова, Е.Калабиной, И.Кнорринг, Д.Кобякова, В.Мамченко, Ю.Мандельштама, Д.Монашева, А.Присмановой, Ю.Рогаля-Левицко-го, В.Смоленского, Ю.Софиева, Н.Станюковича, Е.Таубер, К.Халафова, Т.Штильман. И.Кнорринг представлена стихами: «Всегда все то же, что и прежде…» и «Награда».

Мне хотелось напомнить, что и его доклад тоже на 3/4 от Юрия и 1/4 от Терапиано.

О, люди!

30 декабря 1929. Понедельник

Вчера днем Юрий работал. Я одна. Стук в дверь — Ю.К.

— Юрия Борисовича нет?

— Нет, но он должен скоро прийти.

Разделся, стал ждать. Нужна была ему печать, чтобы сдать объявление в газеты о сегодняшнем вечере Раевского. Печать я ему достала, а его задерживала. Говорили о том, о сем. Перешли на стихи. Заговорили о моих стихах.

— А вы сегодня читали?

— Я не видел сегодня газеты. А у вас есть?

— Сейчас принесу.

Прочел. Внимательно прочел.

— Вам которое больше нравится, Ирина Николаевна?

— Мне? Второе.

— А мне первое. — И сейчас же прочел его вслух.

Ладно!

Вечером зажигали елку. Пришла Наташа, приехал Андрей. Мне было не по себе — это был момент, когда семейная распря выявилась особенно резко. Зажгли елку. Юрий наливает вино и вдруг тихонько говорит мне:

— Надо позвать наших.

Я молчу.

— Ируня, пойди позови.

— Позови ты.

И он пошел. А через несколько минут все трое пришли сюда. Слава Богу!

4 января 1930. Суббота. 6 утра

…Юрий бы поверил, в конце концов, что у меня не бывает никакого полового возбуждения, но зачем это ему говорить? Я ничего не ответила.

28 января 1930. Среда

На днях просматривала свои старые тетрадки, не заплесневели они в корзине — и стало жалко, что не пишу теперь. Все-таки — интересно. Ведь для автора и жизнь восстанавливается во всех деталях, и главное — сам автор.