Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
Времени у меня нет. Когда Игорешка научился вставать, он ни минуты не полежит и не посидит спокойно — сейчас же вскакивает. А вывалиться он может очень просто. Я делаю так: сажаю его в коляску и привязываю или подвигаю его кроватку вплотную боком к нашей, а с другого бока придвигаю коляску. Беда еще, что мало спит. Днем совсем почти не спит, а вечером засыпает около 12-ти. А вчера так сидела с ним почти до часу. Устала и изнервничалась. Еще Юрий разозлил: пошел «на минутку» к Кутузову, а вернулся в половине первого. Потом вечные жалобы на недосыпание.
Была на днях у Кутузовых. Они теперь живут на carref our [225] , на 6-м этаже. Позавидовала чистоте и порядку. Комнатушка крохотная, а лишних вещей нет, и все на своем месте, и даже уютно. Меня угнетает наш свинушник, но нет ни энергии, ни силы, ни времени,
225
Перекресток (фр.).
29 января 1930. Среда
Вечер.
Осталась одна, совсем одна — и вдруг охватило отчаяние. Как-то все нехорошо.
Была на консультации, не у Ляббе, он теперь не принимает почему-то, а у того, что меня принимал в декабре, не то Carret, не то что-то в этом роде. Внимательный и симпатичный. Сказал:
— Voila une diabete grave [226] .
Увеличил прививку до 7 1/2. Меня это огорчило больше всего из-за материальных соображений: когда я прошлый раз пришла за месячной порцией инсулина, surveillante спросила, не буду ли я платить? Сказала: «На этот раз я вам дам, а там скажу, что дальше делать». Вот теперь еще и объясняй ей, что мне надо не 15 ампул, а больше! Только это меня и беспокоит. Такие слова, как grave [227] меня больше не беспокоят. Слова! — ну, а слабость? а боль в коленях? и в пояснице? бессонница? И это последнее, предельное «нет сил?!» Нет сил нагнуться и вылить Игорев тазик! А Юрий ругается.
226
Вот серьезная диабетичка (фр.).
227
Важный, серьезный (фр.).
С досады и огорчения выпила полбутылки пива.
«Посл<едние> Нов<ости>» стихов не печатают, а деньги нужны. Нужны для того, чтобы купить поясок-упряжку, а то он (Игорь — И.Н.) вываливается из кровати и из коляски. Я его веревкой привязываю. И туфли у него все прохудились, пальцы наружу. Вот, если бы завтра напечатали оба, может быть, и хватило бы. Кроме того, это и литературно неприятно. А уж, конечно, ни от каких Цетлиных не только приглашений, но и «признания» не жду, да и не только от тузов, но и от господ молодых поэтов. Меня каждый раз немножко обижает, когда Кутузов говорит, чтобы Юрий послал стихи туда-то и туда-то, что ему надо напомнить о себе, что ему надо пойти к кому-то познакомиться с тем-то, что через Ремизова можно попасть туда-то и т. д. А я! А мне?
Об Ирине Кнорринг говорят очень сдержанно, скорее хорошо, чем плохо, но очень, очень мало, как-то почтительно замалчивают. Ну, да что ж! Хотя бы печатали!
Иногда во сне вижу Терапиано. Сны эти бывают обычно очень тяжелые, очень неприятные.
Недавно выступала в Союзе, в первый раз в жизни волновалась: провалилась или выиграла. Успех был большой, м<ожет> б<ыть>, наибольший. Жаль, что не было Кутузова.
Стихи о скуке (так себе, пустяк!) О ветре, о разлуке, об утрате…Папа-Коля уволен из Тургеневки — «лишняя должность». Не надо только смотреть (не дописано — И.Н.).
Каждый раз, как гуляю с Игорем по <avenue> Observatoire, прохожу мимо Maternite. Узнаю это здание, вспоминаю счастливейший день моей жизни и говорю: «Это дом счастья». Сегодня у ворот толпа, стоит большой автомобиль, и в нем высокий, завернутый в белое — гроб. Вспоминаю m<ada>me Lacoure.
8 февраля 1930. Суббота
В конце концов, издаю сборник стихов. Вчера Юрий сделал из толстой коробки копилку и запечатал сургучем. И бросили в него — три франка. К 1 ноября нужно набрать 900 <франков>.
11 февраля 1930. Вторник
Две недели тому назад (а может быть — три) ко мне прибегает Лиля и рассказывает, как она поссорилась с матерью, ночью ушла из дому и не возвратится. А в заключение:
— Иринка, нет ли у вас 5-ти франков?
Я сказала, что нет. У меня была отложена пятерка в фонд Игоревой
фотографии.— Ах, какая досада! Я бы вам сегодня же вернула. Я в обед возьму у знакомого, я с ним встречусь в ресторане, так бы я села в ресторан — ждала его, он бы заплатил, я совсем без денег и боюсь — вдруг с ним что-нибудь случится, и он не придет?.. Вы бы не могли где-нибудь достать? Только до вечера…
Мне стало обидно. Я вышла из комнаты и принесла ей мою пятерку, сказав, что заняла у соседки.
— Вот спасибо. Я сегодня же верну.
Лиля осталась Лилей, только хуже.
У Игоря прививается оспа. Поэтому он совсем хворый — даже с высокой температурой.
12 февраля 1930. Среда
Вчера я страшно переволновалась. Да и было с чего. Юрий должен был вернуться не позже 1 ч<аса>, а его все нет и нет. Ездить по Парижу на велосипеде, с лестницей на спине, а еще — с испорченным тормозом — не так безопасно. Я просто места себе не находила. Папа-Коля даже в Тургеневку не пошел. К 5-ти часам я уже выла и в половине 6-го пошла звонить по телефону, так поздно он никогда не возвращался. Сказали, что он недавно ушел, на обратном пути я его встретила.
Недавно, в субботу, был вечер Союза [228] . Опять читала и опять имела большой успех. Кажется, это задело Кутузова. Он читал отрывки из своего — им хваленого — «Марко Королевича» и успеха не имел, чем очень обижен. Читал он с длинным предисловием о том, что такое — «представленное» им «действо», что это опера, должна где-то идти в переводе на польский язык, что написана она короткими сценами: «как Борис Годунов» и т. д. Все это только располагало к неудаче.
228
Был вечер Союза — Речь идет о вечере Союза 8 февраля. Ю.Мандельштам читал рассказ «Неудача», И.Голенищев-Кутузов — отрывки из драмы «Марко Королевич». Стихи читали И.Голенищев-Кутузов, А. Дураков (приехавший из Югославии), И.Кнорринг, Ю.Рогаля-Левицкий, В.Смоленский, Ю.Софиев, Н.Станюкович, Е.Таубер, К.Халафов и Т.Штильман.
Кутузов начинает меня не на шутку раздражать. Мы уговорились, что он за мной зайдет (Юрий — в РДО) и мы пойдем к 9-ти <часам>. Без 10-ти 8 я плюнула и пошла одна. Через полчаса является он.
— А я вас ждала, Илья Николаевич!
И — ничего. А потом я узнала, что он совсем не заходил. Но больше всего меня злит, что он даже не чувствует неловкости. Не зашел, ну, и что же такое! А его отношение к делам Союза! Выбран товарищем председателя и? Когда Юрий просил его открыть в Bolee собрание, опоздал на полтора часа, забыл дать в газету объявление, просто не пришел на собрание. Сейчас говорит, что «едва ли придет» на требование ревизионной комиссии. И главное — ну так что же?! — забыл и забыл, не пришел и не пришел! Это характеризует человека.
19 марта 1930. Среда
Странно так писать дневник, как будто стала совсем чужой сама себе. А писать нет ни времени, ни места.
Самое интересное — Игорь. Сегодня ему 11 месяцев. Не он один, а нечто большее занимает мою жизнь. Но писать о нем как-то не хочется. Но и хочется — писать, дышать, чувствовать его, а писать трудно. Говорить о нем могу без конца, а писать почему-то не могу. Странно. Должно быть, потому, что вообще мало пишу. А все-таки это странно. А писать хочется о Союзе, о том, что в субботу меня, может быть, выберут в секретари [229] , и что этого хочу для того, чтобы ругаться с Кутузовым; о том, что я теперь открыто и резко выступаю против политики Терапиано. А сейчас написала Демидову письмо с просьбой напечатать «Творчество», написанное с посвящением Юрию Софиеву и Юрию Терапиано [230] . И ведь письмо-то — исключительно из-за посвящения, он опять мне делается ближе.
229
Меня, может быть, выберут в секретари — На собрании Союза 22 марта 1930 г. И.Кнорринг была выбрана секретарем Союза и относилась к этой работе крайне серьезно. На этом же собрании в Союз были приняты Л.Ганский, Л.Кельберин и Л.Червинская.
230
«Творчество», написанное с посвящением Юрию Софиеву и Юрию Терапиано — Опубликовано: Кнорринг И. Стихи о себе, с. 43. Двум Юриям посвящены также стихи «Вы строите большие храмы…» (там же, с. 39).