Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
20 июня 1930. Пятница
Все вместе: «Числа», «Перекресток», квартира, Игорь, Мамочка… «Числа», я считаю, все-таки — свиньи! Приглашают не только Юрия, но и Кельберина, и Червинскую; и совсем забыли о моем существовании. Конечно, меня это страшно обидело. И не хочу, чтобы кто-нибудь об этом подумал, но мне это очень и очень неприятно. Я все-таки думаю, что это не совсем справедливо.
«Перекресток» устраивает вечер сегодня [238] . Жаль, что мы решили не устраивать сегодня в «La Bolee». Ну, да черт с ними! Вчера была в «Посл<едних> Нов<остях>» до неприличия восторженная статья Берберовой [239] . Мне не завидно, конечно, но злит. Со многими положениями я все-таки не согласна. Они тоже свиньи, что не прислали критику — «не покупать же!»
238
«Перекресток» устраивает вечер сегодня —
239
До неприличия восторженная статья Берберовой — Статья Н.Н.Берберовой «Перекресток» подписана псевдонимом Ивелич (ПН, 1930,19 июня, № 3375, с. 3), посвящена анализу стихов молодых поэтов, входящих в группу «Перекресток» (В.Смоленского, И.Голенищева-Кутузова, Т.Штильман, Е.Шаха, Ю. Терапиано), по случаю выхода в июне 1930 г. первого сборника группы.
Квартира. Освобождается квартира в РДО: две комнаты (одна темная) и кухня — 200 фр<анков>. Но без отопления. Скверная «Саламандра» [240] , говорят, много берет угля, чуть ли не на 200 фр<анков> в месяц. И тоже холодно. Это — зловеще! Другое — нет воды, но воду можно провести; говорят, обойдется франков в 100. Это бы еще понятно. Еще — я там буду совсем одна. Но теперь меня это не пугает. Правда, у меня бывают часто теперь такие реакции, когда я теряю сознание, ну, да как-нибудь обойдусь. Скучать буду — это так. Но и это меня не пугает, мне даже хочется куда-нибудь спрятаться. Вот только холод. Что же делать? На холоде же оставаться — ужас, в одной комнате! Нельзя! Вот я и мучаюсь.
240
Скверная «Саламандра» — Название печки медленного сгорания.
Игорь сильно кашляет. За 15 дней похудел на 400 гр<амм>. Что с ним делать — не знаю. Кутать его в такую жару глупо, а приходится. Ругаюсь из-за этого все время.
С Мамочкой отношения натянуты. У нас сейчас катастрофа, вот и ругаемся много. Все-то ей у меня не нравится, а мне ее вмешательство не нравится. А вчера страшно обиделась, до слез: Юрий позвал в синема, прошу Мамочку остаться с Игорем.
— Ты знаешь, что я всегда с удовольствием остаюсь с ним, но я не пойму тебя, после вчерашней реакции идти не следует, я бы не пошла.
— Ну, конечно, ты бы не пошла тогда, когда денег нет! — и я ушла.
Юрий купил билеты, пришел за мной около 9-ти, я готовлю картошку, одеваю Игоря, а Мамочка поворачивается и уходит. Я страшно обиделась, отослала Юрия, сижу с Игорем и реву. Мамочка приносит валерьянку, спрашивает: «В чем дело?», как будто ничего не понимает. Потом она сказала: «Иди, пожалуйста, иди, если ты считаешь это благоразумным» ит.д.
В перерыв пришел Юрий, я ушла в спальню. Скоро он ушел. Игорь заснул, рядом Папа-Коля. Тогда приходит Мамочка, сидит здесь, хотя в этом нет никакой надобности. Молча встает и уходит. Я говорю: спасибо. И мы до сих пор почти не разговариваем.
21 июня 1930. Суббота
Утром у Власенко. Предполагает, что может быть коклюш. Нет хрипов, легкие чистые, нет температуры, распухли железки… Правда, кашель еще не коклюшный — довольно мягкий, так что есть надежда, что это пройдет и так. Дала микстуру, делаю горчичник.
Приезжал Станюкович, приглашал ехать завтра на автомобиле за город, а заодно — мы втроем, правление Союза — поругались, накинулись на Юрия за то, что он вчера был на вечере «Перекрестка». Я рада, что Станюкович меня поддержал так, Юрий всячески отбивался. Меня поражает его беспринципность. Я не сомневаюсь, что скоро и он побежит на «Перекресток». Под свои необдуманные и не совсем удачные поступки он теперь старается подвести какой-то логически обоснованный фундамент, но все-таки твердо себя не чувствует. Теперь он не только не намерен продолжать борьбу с «Перекрестком», но даже становится на их же точку зрения и говорит, что, в сущности, мы не должны им мешать, мы не имеем права, и быть вчера на вечере он даже был должен, так как кем-то был пущен слух, что Союз придет «морду бить» и что он должен был подчеркнуть свою лояльность. На эту подлую провокацию попались многие. Союз пришел на вечер почти в полном составе, во всяком случае, полнее, чем на свои вечера. Успех вечера — материальный и моральный — был создан руками Союза! Интерес был проявлен необычайный. Литературная жизнь стала виться не вокруг Союза, а на «Перекрестке». «Что и требовалось доказать».
Завтра, где-нибудь в лесу, у нас будет оригинальное (протокольное) заседание правления. И если не будут приняты некоторые резолюции, предложенные мной, как, например, признание организаций подобных групп нежелательными, я подаю заявление о выходе из правления.
13 июля 1930. Воскресенье
В чем была для меня любовь в самый сильный, самый яркий свой период? Прежде всего, в абсолютном и безграничном доверии, т. е. в том, чего сейчас нет…
У Игоря коклюш. Страшный кашель, маленькое тельце наливается кровью, рвота, бессонные ночи… Мы оба страшно измучены. И по-прежнему ни минуты времени, и как-то все ненужно и бестолково. Юрий с раннего утра уехал на велосипеде куда-то за город. Меня это немножко кольнуло. Ну, да, конечно, ему удобнее ехать одному. Я уже совсем отвыкла от совместных прогулок, от наших
разговоров, вообще от слова «вместе». Все, что мы делаем, все, что мы думаем, все врозь.16 июля 1930. Среда
24 июля 1930. Четверг
«Посл<едние> Нов<ости>» свиньи! Мало того, что там с начала года лежат штук 6 моих стихов, я послала и недавно. И Ладинский говорил Папе-Коле, что сам видел, что они уже сданы в печать, а вот второй четверг их нету. Я даже заплакала от злости, как раскрыла газету. Действительно, «выхожу из строя» во всех отношениях.
Георгий Адамович пишет в «Иллюстрированной России» по поводу «Перекрестка» [241] : «Стихи недурны, но большей частью это не столько поэзия, сколько красивые вещицы, безделушки из «Галери Лафайет» [242] . Что он этим хотел сказать? И интересно, что он понимает под «настоящей поэзией»? Сознаю, что он умный человек и хороший поэт, но восторгаться каждым его словом, как Червинская, или повторять его мысли и ссылаться на его авторитет, как Юрий, — это уже слишком. Ах, Боже мой, как он к нему прислушивается! «Адамович сказал!» «Адамович тоже так думает!»
241
Адамович пишет по поводу «Перекрестка» — В статье «Литературная неделя: “Перекресток”»(ИР, 1930, № 30(271), 19 июля, с. 22) Г.Адамович писал: «Молодые парижские поэты — довольно деятельны. Они устраивают вечера, — нередко интересные, — выпускают сборники. Десять поэтов (из Парижа: П.Бобринский, Д.Кнут, Ю.Мандельштам, Г.Раевский, В.Смоленский, Ю.Терапиано; из Белграда: И.Голенищев-Кутузов, А.Дураков, Е.Таубер, К.Халафов — ifJf.) издали сборник “Перекресток”. Объединение их в этом сборнике не случайно. Они все немножко друг на друга похожи, все друг другу подражают. Из них надо выделить Терапиано, Смоленского, некоторых других. Стихи недурны. Но большей частью это не столько поэзия, сколько “красивые вещицы”, безделушки из “Галери Лафайет”. Подозрительна гладкость, подозрительна гармония в этих стихах. Слишком дешево все это далось нашим молодым авторам. Если их желания ограничиваются тем, чтобы стать средне-культурными и средне-приятными стихотворцами — они к цели близки. Но они жестоко ошибаются, если думают, что таков же путь и такова же цель поэта».
242
Безделушки из «Галери Лафайет» — В парижском магазине Galeries La Fayette (40, boulevard Haussmann) витрины оформлены движущимися механическими игрушками, куклами, машинками, представляющими феерии, сценки из сказок или эффектные бытовые картинки.
Юрий — в «Числах». Мандельштам «приглашен» в «Современные Записки» (и, вероятно, удачнее меня). Только я — за строем.
2 августа 1930. Суббота
Борис Александрович принес Игорю мячик — размалевана рожица» и если подавить за щеки — высовывает длинный красный язык. Страшно сначала испугался. И интересно» и тянет руки, и в ужасе отдергивает и ежится. Потом освоился и стал с восторгом его бросать, хотя языка все еще боится.
Цветы от Наташи из Канн [243] .
243
Цветы от Наташи из Канн — Речь идет о Наташе Кольнер.
20 ноября 1930. Четверг
В прошлый четверг в Villejuif делали Мамочке операцию. Алексинский ее успокаивал, что фиброма у нее «очень хорошая», операция будет минут 40, одним словом, все хорошо. В среду она уехала. В четверг с утра нервничала. В 12 ч<асов> Папа-Коля звонил по телефону. «Еще не начинали. Следующая очередь». Звонил в 2 <часа>. «Делают». Это было самое ужасное. Звонил в 3 ч<аса> «Кончили. Еще спит». В 6 <часов> приходит Е.Е.Майер, она присутствовала на операции. Рассказывала. Оказалось все много сложнее, чем Алексинский говорил: вырезали не только фиброму, но матку и яичник — такие были на них какие-то узлы. Операция продолжалась полтора часа. Елена Евгеньевна как-то успокоила меня, и я перестала волноваться. Папа-Коля был на следующий день, я смогла поехать только в воскресенье. Увидала и заплакала. Вид ужасный: глаза «трагические», просто смотреть страшно. Очень слабая, чуть говорит — устает. Все дремлет. Видела потом ее во вторник и поразилась: глаза хорошие, говорит, смеется, ест. По-видимому, она еще не все знает, что ей вырезали. Папа-Коля очень ее жалеет, а, по-моему, жалеть нечего — слава Богу, что вырезали, только бы теперь поправлялась скорее.