Повесть о днях моей жизни

– - Эге, -- сказал я, -- какая барыня -- повыше меня!

Подошел и погладил ее, заглянув в корыто.

Свинья повернула голову, хрюкнула и ткнула меня под бок носом. Я упал.

– - Ты за что же?

Свинья, наклонившись над моим лицом, обнюхала, сопя, чавкая и обнажая острые клыки.

"Сейчас проглотит",-- с ужасом подумал я и заорал благим матом.

Это было мое первое сознательное чувство страха.

Два раза я напивался в детстве пьяным.

Играя однажды со своим двоюродным братом, ровесником, у них в избе, мы нашли в шкафу бутылку с водкой.

– - Хватить, что ли, с горя?
– - спросил Тимошка.

– - С какого горя?

– - Я не знаю. Так мой тятя говорит.

– - А мой говорит не так, -- сказал я.-- Мой говорит: "Али пропустить по маленькой?"

– - И то не плохо,-- засмеялся Тимошка.

Он налил в рюмку вина и проговорил:

– - Ты будто ко мне в гости пришел. Будь здоров, сваток!

– - Кушай на здоровье,-- ответил я, подражая большим.

Отпив немного, двоюродный брат наполнил рюмку снова.

– - Принимай, сват.

– - Будьте все здоровы!
– - Я раскланялся на все четыре стороны.

У окна сидел работник, Сенька Секлетарь,-- мальчишка лет одиннадцати, а нам в ту пору шло по пятому году.

– - Ванюшка пьет лучше, ты не умеешь,-- сказал Сенька, следя за нами.-- Если б я -- по всей бы хлопал!

– - Как же -- лучше!
– - ответил Тимошка.-- Смотри-ка!-- и он выпил целую рюмку.

Потом Сенька подзадорил меня, потом опять Тимошку. Взрослых в избе не было; мы выпили много, а когда валялись на полу пьяными, он нашел мою мать и рассказал ей обо всем.

– - Я им говорю: бросьте, дураки, обопьетесь!
– - а они не слушаются: не твое, брат, это дело, и водка не твоя.

Нам по очереди разжимали свайкою зубы, лили в рот парное молоко. Как протрезвились, не помню.

Другой раз напился дома.

Сошлись в праздник гости к нам, и отец угощал за обедом всех вином: гостей, мать и Мотю, а меня обнес.

"Я -- большой, почему ж он обносит?
– - подумал я и надулся.-- Может, он забыл?"

Но вторично -- то же самое. Я перестал есть.

– - Ты что же, свинопас, сидишь сложа руки?
– - спросили меня.-- Таскай говядину.

– - Я не свинопас,-- ответил я.

– - Ну так -- курощуп,-- сказал чужой старик.

Я промолчал и, достав из кармана горсть семечек, стал лущить их, выплевывая шелуху на скатерть. Отец искоса посмотрел на меня, подумал, вытер ложку о подол и треснул ею меня по лбу.

– - Эге -- шишка?
– - засмеялись гости.-- Это тебя Николай-угодник сзади шлепнул.

Нырнув под стол, я просидел там до конца обеда.

Подвыпившие мужики шутили.

– - Петр Лаврентьич, -- говорили они отцу, -- щенок-то у тебя, видно, молодой еще -- не лает?.. Забился под лавку и лежит, как зарезанный.

Отец отвечал:

– - И то -- не лает, дьявол! Надо мещанам продать.

Прикидывая так и эдак, как бы насолить насмешникам, я решил выпить всю водку, какая была в доме. Как только все вышли из хаты, я пробрался в чулан, затворился на щеколду и стал пить.

– - Черта два, чем будет опохмелиться им,-- посмеивался я.-- Пускай их!.. Выпью все -- и ладно дело!..

Перед вечером меня долго искали и, наконец, почерневшего, стащили с печки. Сначала подумали, что я угорел, но по запаху узнали, что я -- пьян. Обливали холодной водой и щекотали до рвоты, а секли на третий день, когда я оправился.

Придавило в поле возом дядю моего, Ивана Иваныча Горохова, Тимошкина отца. Он поохал дня четыре, покатался по полу, хватаясь за живот, а на пятый -- взял и умер середь ночи. В первый раз тогда я увидел попа на похоронах. Вероятно, я и раньше бывал в церкви, но я этого не помню.

В избе было много народа, и нас, ребят, послали на печь.

– - Оттуда,-- говорят,-- вам виднее будет: лезьте-ка на Сионские горы, не мешайте здесь.

Со страхом смотрели мы, как поп, махая кадилом, сердито что-то говорит, а дьячок жмется в угол, косит глаза на баб и нараспев ему поддакивает. Под конец и поп и дьячок закричали вместе, поп стал отмахиваться от мужиков лампадкой, а Тимошкина мать упала на пол и задрыгала ногами.

– - Богу это они молятся, чтоб батя в рай попал,-- говорил мне Тимошка.-- А матери не хочется: скотину, говорит, некому убирать. Гляди-ка, у попа волосья-то -- как у бабы!

Потом дядю унесли на улицу, а дома остались моя мать, стряпуха и работник.

– - Вы есть, поди, ребята, захотели?
– - спросила стряпуха.
– - Помяните вот раба божьего Ивана Иваныча, -- и подала нам на печь масленых блинов и чашку кутьи.

– - Вот это важно!
– - пришел в восторг Тимошка.-- Спасибо, Вань, бате, что умер, а то где бы нам кутьицы похлебать, как ты думаешь?

Я уже набил полный рот и в знак согласия мотнул лишь головою.

Стряпуха поглядела на нас и ответила:

– - Ах ты, дурак! Какие ты слова сказал? A кто кормить тебя без отца будет, a?

– - Фи-и, -- засмеялся Тимошка, -- сам буду есть!..
– - И лукаво подтолкнул меня, шепча:-- Нашла чем застращать!..

II

Про род наш говорили так.

Лет сотню назад пришла в помещичью усадьбу князей Осташковых-Корытовых неизвестного звания дебелая старуха с молодым сыном Матвеем и записалась к барину в крепость.

– - Ты, красавица, не беглая?
– - спросил eё бурмистр.-- Как зовут?

– - Пиши; Анна, дочь Володимерова, вольная крестьянка... Никуда ни от кого я не бегала...

Это все, что можно было узнать о ней, потому что на другие вопросы прабабушка отвечала уклончиво, ссылаясь на старые годы и плохую память.

Поселившись на вырезанном участке земли, старуха вскорости женила сына, а через год отдала богу душу, объевшись соленой рыбой.

От Матвея пошел наш род Володимеровых -- крепкий в хозяйстве, послушный барину и предприимчивый в работе.