Повести и рассказы

— А то что? — воскликнул я.

— Эх, и не спрашивай, мне даже думать об этом не хочется!

Мы снова замолчали. Стало ясно, ее что-то мучительно гнетет.

Вечер был дивный. Деревья еще стояли без листвы, голые. Но прохлады не чувствовалось. Царило безветрие. Ветви на деревьях замерли, ни одна из них ни разу не шелохнулась. Асфальт под светом электрических фонарей блестел, словно покрытый ледяным панцирем; деревья, льнувшие к уличным фонарям, цеплялись друг за друга ветвями, причудливо переплетались, являя собой замысловатую картину, исполненную рукой пейзажиста, прихотливо пользующегося одной лишь черной тушью.

— Покидать эти места я совсем не хочу! — промолвила она.

— Покидать? Ты что, уезжаешь?

Ее слова удивили меня, прозвучали неожиданно. Я недоумевал.

Не отвечая на мой вопрос, она повернулась ко мне, продолжила:

— Я и вас не хочу покидать. — Ее черные глаза выдавали волнение.

Мы подошли к лесопитомнику возле ее дома. Здесь было особенно темно и спокойно. За стволами деревьев, выстроившихся вдоль проезжей части улицы, угадывались парочки молодых людей. Эта обстановка, это безветрие и темный блеск ее глаз слились в единое чувство, в котором хаотично смешались еле уловимые ощущения тихого счастья и милой нежности. Мне почудилось, будто в вышине, на небе, в ореоле появился месяц и вместе с сияющими звездами залил землю серебряным светом, изменив силуэты всех предметов вокруг.

Что-то неведомое, не имеющее еще названия, шевельнулось у меня в сердце. Оно забилось неистово и готово было выскочить из груди. В висках застучало, голова пошла кругом, появилось желание рассказать ей о чем-то значительном, сообщить о чем-то важном, излить перед ней свою душу, но для этого я должен был собрать всю свою волю, чего мне, к сожалению, сделать не удалось.

— Я понимаю… — Моих сил хватило только на то, чтобы выжать из себя эти два слова, причем произнес я их едва слышно.

Она ничего не сказала, лишь опустила головку.

— Я понимаю… — повторил я те же два слова почти шепотом.

Не знаю, когда мы успели, но вскоре очутились у ворот ее дома. Лу Ся стояла, напряженно выпрямившись, и смотрела на меня выжидающе.

Сердце продолжало гулко стучать, я слышал каждый его удар. Помедлив немного, она повернулась, достала ключ и поспешно отомкнула калитку, скользнула внутрь, захлопнув за собой створки. Из-за ворот донеслось:

— До свидания!

Послышались удаляющиеся шаги, она пересекла маленький дворик, вошла в дом. Я услышал хлопанье открываемых и закрываемых дверей…

Память до сих пор хранит и события того вечера, и все, что запечатлели мои глаза, когда я шел от нее: темно-синее небо, усеянное яркими звездами, которые мерцали и переливались, словно драгоценные камни; чернеющие очертания больших зданий и маленьких домов вдоль улицы; проемы окон, желтеющие от зажженного в квартирах света. Все это воспринималось неправдоподобным, чем-то вроде декораций к пьесам-сказкам. Большая круглая луна неотступно следовала за мной, то прячась за дымоходные трубы, то снова выставляя свой полный светлый лик над крышами приземистых строений. В лесопитомнике, видимо, недавно вспахали землю, и оттуда теперь шел неповторимый дух сырой земли и прелых листьев, знаменуя наступление нового цикла в кругообороте природы и неумолимый расцвет ее в будущем. И хотя ветра не было, этот запах заполнял все окрест, вызывая ощущение чистоты, прилива новых сил, будоражил подсознательное желание искать и находить во всем только прекрасное.

8

Всего лишь одним-единственным годом ограничилось мое знакомство с Лу Ся. Летом умерла ее мать, сама же она окончила среднюю школу первой ступени. Отец продал небольшой двухэтажный дом и с детьми переехал в город Аньшань. Перед отъездом Лу Ся приходила в наш двор попрощаться со мной и Чжу Ли, но, к сожалению, меня дома не было — нас со старшей сестрой на время летних каникул отец забирал в санаторий «Бэйдайхэ». Когда мы вернулись, Лу Ся я не застал, она давным-давно уехала.

Как бы желая повторить чудесный сон, я отправился к дому, где она жила, но в нем уже поселились новые люди. Теперь от Лу Ся во всем нашем городке не осталось никакого следа. Правда, Чжу Ли передала мне от нее бумажный сверток с книгой «Путешествия Гулливера», на первой странице которой красовалась дарственная надпись и подписи Лу Ся и Лу Аня. Эта книга теперь единственное, что осталось на память от нее! Я берегу ее, храню не просто как книгу, потому что она дает мне то, что ни одна другая книга дать не может. Это поразительная книга! Для меня в ней скрыто два смысла, и пусть второй смысл не нашел отражения на ее страницах, тем не менее в нем есть я, хотя мое имя там не упоминается ни одним словом…

После отъезда Лу Ся прислала из Аньшаня несколько писем Чжу Ли, в которых неизменно передавала мне привет. Но лентяйка Чжу Ли ответила ей только однажды, и переписка между ними постепенно оборвалась. Мне же она не написала ни разу.

Да… Даже и теперь я никак не могу понять, что происходило с нами в тот вечер, что заставляет меня на протяжении вот уже долгих лет предаваться бесплодным думам. Вспоминаю, как однажды, сидя на уроке, я безотчетно непрерывно царапал на парте имя Лу Ся. После того памятного вечера она еще не раз приходила к нам, но, встретившись со мной, была безразличной.

Да… Я опять о том вечере. О чем она говорила? Что говорил я? Кажется, ничего особенного. Перебирая в памяти тот разговор, теперь я думаю, что ее слова, которые тогда приводили меня в трепет, были самыми обыкновенными и не заключали в себе ничего значительного. Во время последующих встреч Лу Ся никогда не вспоминала о том вечере. Быть может, на нее он не произвел впечатления и только мне чудилось тогда что-то имеющее особый смысл, может быть, меня тогда обманывали мои чувства, а может быть, я испытал наивную, детскую любовь!

С тех пор я больше не встречался с Лу Ся и ничего о ней не слышал. У каждого из нас были друзья детства, весны нашей юности, все мы в ту пору были неразлучны, как бывают едины утреннее солнце, встающая заря, наступающий рассвет, чистая роса, которые сначала составляют единое живописное полотно, а потом, с течением времени, медленно, но неизбежно размываются. Лу Ся была моим другом, одним из многих в моей юности. Она давно и бесследно исчезла из моей жизни, наслоения прожитого запрятали ее далеко. Для меня, претерпевшего немало невзгод и накопившего житейский опыт, детство и юность представляются ныне в виде пересохшего ручейка, чьи прозрачные, чистые струи с искрящимися брызгами не суждено больше видеть, чью сладостную прохладу не суждено ощутить. Но чарующее и звонкое журчание того ручейка навеки сохранит моя душа…

По совершенно случайным и неожиданным ассоциациям иногда в моем сердце буквально на мгновение возникает образ Лу Ся, перед взором воскресает время, проведенное с нею, вспоминаются самые незначительные, характерные для нее жесты и по-особенному брошенные взгляды или же вдруг послышится ее звонкий голос, беззаботный смех. Каждый раз в такие моменты я ощущаю прилив свежести, радости и нежности, которые вызывают во мне неизбывную тоску по юности…

Все-таки что за чувства я испытывал к Лу Ся в те далекие времена? Сказать точно не могу, но мне кажется, что они созвучны тем, которые вызвала во мне ранняя весна в тот вечер, когда мы оказались с ней наедине: земля еще не проснулась от зимней спячки, все охвачено дремой; по утрам на сером фоне окружающего ландшафта смутно проступают робкие признаки весны; легкое дуновение случайного ветерка доносит неясные весенние запахи пробуждающейся природы с ее беспредельными жизненными силами; но ощущение весны еще совсем неуловимо, оно исчезает мгновенно: внимательно вглядишься — и нет ничего, что говорило бы о весне, ни в поле, ни на холмах, ни в целом лесу, ни на отдельной ветке.