Повести

вместо прежнего.

Парень спешил, не попадал в резьбу, железо лязгало, и Иван, чтобы кто-нибудь не набрел на них,

приподнявшись, выглянул из ямы.

Поблизости, кажется, все было тихо. Над ними свисали покореженные балки. Из многочисленных

проломов в крыше косо цедились на землю дымчатые лучи света. Было душно и пыльно. За рядом

бетонных опор посреди цеха в освещенной солнцем пыли с редкими возгласами и глухим гомоном

2 Ты хороший, я хорошая (нем.).

3 Немец-узник (итало-нем.).

6

шевелились, сновали десятки людей, растаскивавших завалы и убиравших хлам. Там же теперь были и

эсэсманы, которые предпочитали излишне не любопытствовать, когда обезвреживались бомбы, и

обычно держались поодаль.

– Ну, сволочи, теперь ждите!
– тихо, сдерживая гнев, сказал Жук.

Голодай, выпрямляясь над бомбой, буркнул:

– Помолчи. Скажешь гоп, когда перепрыгнешь.

– Ничего, братцы, ничего!
– вытирая вспотевший лоб, проговорил в углу Янушка, бывший колхозный

бригадир, а теперь одноглазый гефтлинг. По натуре он был скорее оптимистом, если только ими могли

быть пленные в лагере. Несмотря на вытекший глаз и отбитую селезенку, он всегда и всех обнадеживал -

и когда подбивал людей на побег, и когда в изодранной овчарками одежде под конвоем с немногими

уцелевшими возвращался в лагерь.

Так высказали они свое отношение к задуманному, кроме разве Сребникова, который, беспрерывно

кашляя, стоял у стены, да еще Ивана. Сребников с самого начала всю эту затею воспринял без

энтузиазма, так как ему мало радости принесла бы даже удача - быстрее, чем лагерный режим и побои,

его добивала чахотка. А Иван Терешка был просто молчун и не любил зря говорить, если и без того все

было ясно.

Голодай вытер ладони о полосатые штаны и взглянул на людей: конечно, главным заводилой был он.

– Кто ударит?

Все на секунду притихли, опустили глаза, напряженно ощупывая ими длинный корпус бомбы с

разбегающимися царапинами на зеленых боках. Сосредоточился невеселый, с седой щетиной на

запавших щеках Янушка; погасла нервная решимость в быстрых глазах Жука; Сребников даже кашлять

перестал, опустил вдоль плоского тела руки - взгляд его стал невыносимо скорбным. Видно было, что

вопрос этот беспокоил их с самого начала; все молчали, мучительно каждый про себя решая самое

важное.

Крупное лице Голодая выражало нетерпение и суровую решимость поставить все точки над «i».

– Добровольцев нет!
– мрачно констатировал он.
– Тогда потянем.

– Ага. Так лучше, - встрепенулся и подступил ближе к нему Жук.

– Что ж, потянем. По справедливости чтоб, - согласился Янушка.

Сдержанно и, кажется, с облегчением кашлянул Сребников. Терешка молча, одним ударом вогнал в

землю конец ломика. Но Голодай, хлопнув себя по бедру, выругался:

– Потянешь тут. Ни спички, ни соломинки.

Нетерпеливо оглянувшись, он схватил лежавшую в углу ямы тяжелую с длинной рукояткой кувалду.

– Значит, так... Бери выше.

И присел, обхватив ручку у самого основания. Остальные подались к нему, нагнулись, сдвинув над

кувалдой головы. Выше Голодая взялся рукой Жук, еще выше сцепились узловатые пальцы Янушки,

затем ручку охватила ладонь Сребникова, за ней - широкая пятерня Терешки, потом опять Голодая,

Жука, Янушки. И когда над сплетением рук остался маленький кончик черенка, его медленно коснулась

дрожащая потная рука Сребникова.

Все невольно с облегчением вздохнули, поднялись и, постояв у стены, с полминуты старались не

глядеть друг на друга. Голодай решительным жестом протянул кувалду тому, кто должен был с нею

умереть.

– Так что по справедливости. Без обмана, - по-прежнему грубовато, но с едва заметной ноткой

сочувствия сказал он.

Сребников почему-то перестал кашлять, пошатнулся, взял ручку кувалды, молча повернул ее в руках,

попробовал переставить и опустил. Его полные неуемной тоски глаза остановились на товарищах.

– Не разобью я, - тихо, тоном обреченного сказал он.
– Не осилю.

Все снова притихли. Голодай гневно сверкнул глазами на смертника:

– Ты что?!

– Не разобью. Силы уже... мало, - уныло объяснил Сребников и тяжело, надрывно закашлялся.

Голодай посмотрел на него и вдруг зло выругался.

– Ну и ну!
– язвительно проговорил Жук.
– Вили-вили веревочку...

– Что ж... Ясное дело, где ему разбить. Ослабел, - готов был согласиться с происшедшим Янушка.

У Терешки внутри будто перевернулось что-то - хотя он и понимал, что Сребников не притворяется, но

такая неожиданность вызвала у него гнев. С минуту он тяжело, исподлобья смотрел на больного, что-то

решал про себя. Умирать он, конечно, не стремился. Как и все, хотел жить. Трижды пытался вырваться

на волю (однажды дошел почти до Житомира). И тем не менее в жизни, оказывается, бывает момент,

когда надо решиться закончить все одним взмахом.

И он шагнул к Сребникову:

– Дай сюда.

Сребников удивленно моргнул скорбными глазами, послушно разнял пальцы. Терешка переставил

кувалду к себе и немного смущенно скомандовал:

– Ну, что стали? Берем. Чего ждать?

Суровый Голодай, нервный Жук, озабоченный Янушка с недоумением взглянули на него и,

оживившись вдруг, подступили к бомбе.

7

– Взяли! Жук - веревку. Лаги давайте. Куда лаги девали?
– с неестественной бодростью распоряжался

Терешка и в поисках заранее припасенных палок выглянул из ямы. Но тут же он вздрогнул, остальные

замерли рядом. Предчувствуя беду, Терешка медленно выпрямился во весь рост.

Невдалеке от ямы в пыльном потоке косых лучей стоял командофюрер Зандлер. Он сразу увидел