Поворот
Шрифт:
Вечером Андрей подошел к Марии Федоровне:
— Думаешь, они пойдут на это? Я про лекарство от тифа говорю.
— А куда они денутся? Денег мы, конечно, на этом много не заработаем, по подсчетам Наталии максимум миллионов сто, но лучше даже на шестьдесят-семьдесят ориентироваться.
— Действительно, не густо. И стоило ли ради мелкого такого барыша себе репутацию портить? Теперь будут везде орать, что Россия зарабатывает за смерти…
— Пусть орут. Сами они синтезировать хлорамфеникол еще лет десять не смогут, даже имея в руках образцы препарата, так что определенный объем сбыта нам надолго гарантирован. А когда зарубежцы поймут, что он еще и от гонореи
— А они у нас технологии не украдут?
— Пока они даже не догадываются, где мы препарат этот вообще производим. И очень долго догадаться не смогут — просто потому, что те, кто его делает, тоже не знают, что именно они делают. Завод-то в Бобриках что у нас выпускает?
— Если не путаю, то уротропин.
— Вот именно. Жалко, мало нас собралось, на все задуманное просто рук не хватает. Ну да ладно, просто потратим немного больше времени, оно у нас теперь есть, хотя и не особо его и много — но все же…
Перед Рождеством в кабинет Андрея Владимировича вошел начальник караула:
— Господин диктатор, вы уж извините, если напрасно побеспокоил…
— Уже побеспокоил, так что продолжай.
— Там какая-то оборванка пришла, говорит, что хочет вам рассказать что-то такое, что вы давно узнать хотите. Говорит, что она одна знает, где лежит перстень, который вы уже который год найти желаете. Перстень царицы Клеопатры…
Глава 3
Андрей Владимирович распорядился «оборванку» немедленно к нему привести конечно, и перед ним действительно предстала именно оборванка: женщина возраста неопределенного, укутанная во что-то, больше напоминающее балахон из мешковины и обмотанной в сшитый из каких-то клочков разных тряпок платок. И была посетительница явно разгневана:
— Александр, хоть ты и хитрый грек, но не ожидала я от тебя такой подлости. Я почти полгода все газеты, которые найти можно была, прочитывала — а ты тут таким важным стал, что сразу забыл, зачем мы сюда отправились.
— Я не Александр, меня зовут Андрей Владимирович, — растерянно ответил на это обвинение Лавров.
— Не Александр? А кто тогда, Линн что ли? — очень удивилась посетительница.
И до Андрея только сейчас дошло, что посетительница — одна из тех, кого они не дождались. Потому что как раз Линн, посчитав даты «прибытия» всех одиннадцати инкарнаций, высказался в том плане, что с вероятностью свыше девяноста девяти процентов все матрицы должны были внедриться до конца семнадцатого года — и по этой причине весной восемнадцатого объявления в газетах печататься перестали. И, как только что выяснилось, совершенно напрасно.
Третья (а по времени отправки вторая) матрица Консуэлы «загрузилась» в крестьянку Екатерину Старостину только в конце мая восемнадцатого года, и бедная крестьянка еще больше месяца приходила в себя. Не с точки зрения медицины, а от удивления, вызванного тем, что окружающая действительность вообще никак не походила на почерпнутые в процессе подготовки к переносу представления о жизни в России. Но затем она все же сообразила, что «кто-то уже успел много чего из ранее запланированного проделать», однако кто именно — разобраться она не могла. В деревнях Астраханской губернии с газетами вообще было неважно, а выбраться из этой деревни солдатской вдове возможности не было, там главной задачей было просто с голоду ноги не протянуть:
оказалось, что зимой односельчане при очередном переделе земли просто одинокой бабе земли вообще не выделили. А земля, которую она раньше тоже сама обработать не могла, хоть какую-то возможность для выживания Екатерине давала: по предыдущему переделу ей (точнее, ее мужу, еще в армию не мобилизованному) было выделено только под пахоту шесть десятин, а она, сдавая ее в аренду местному кулаку, получала деньгами почти тридцать рублей. Опять же, с покосов и корову прокормить было чем, да и огород с едой сильно помогал, а когда не стало ни пашни, ни покоса, то корову пришлось просто продать за бесценок (так как денег, чтобы пастуху платить, у нее тоже не было) — и лето уже Консуэла с трудом продержалась на ловле рыбы и дарами своего огорода.Но денег у нее не прибавилось, так что мысли о том, возможно ли нищей крестьянке живой добраться до Москвы и там уже неизвестно сколько времени ждать сигналов от коллег, ее не покидали. Однако внезапно ей «повезло»: в село кто-то из вернувшихся из армии солдат занес тиф, и эту заразу она тоже подцепила. Хорошо что не в первых рядах тифозников, так что уже через пару дней в селе появились и медики — а доктор, который ей давал таблетки левомицетина, сказал:
— Ты, дура, должна до конца дней своих молиться за здравие диктатора нашего Андрея Владимировича, ведь это его указом вам каждый божий день лекарства дорогущего на четыре рубля скармливают. Да не дергайся, для больных лекарство за казенный счет выдается, из доходов твоих вычетов за него не будет.
Ну да, при объявлении в стране военной диктатуры было сказано, что она такая только до окончаний войны будет, а потом на всеобщих выборах… И Андрей использовал все известные методы «привлечения избирателя на свою сторону», в том числе и через медиков. Правда на одном из совещаний попаданцев Наталия сказала, что она обеспечит любой нужный результат этих выборов, но было все же решено агитацией заняться — хотя бы для того, чтобы потом всем в честности выборов сомневающимся говорить, что вот народ сагитировали — а потому и победили. Причем такой вариант еще на станции детально рассматривался…
А Екатерина, поняв, что искать в Москве никого уже долго не придется, дом свой продала (на что еще месяц ушел) и отправилась в столицу. Зимой, сначала с попутным санным обозом, доставлявшим селедку в Царицын, а оттуда — в вагоне четвертого класса очень нескорого поезда. За время поездки деньги у нее закончились, и в столицу она прибыла уже два дня ничего не евши — что, понятно, радости ей не прибавило. Поэтому и к Андрею она добралась в настроении исключительно гнусном…
Но об этом «диктатор всея Руси» узнал позже, а пока он просто ответил на вопрос:
— Нави. А ты кто?
— Крестьянка Екатерина Старостина, Консуэла. Хоть чаю налей, у меня уже два дня крошки во рту не было.
— Сейчас прикажу что-то поесть принести.
— Чаю, сладкого, мне еды пока никакой нельзя. Потом надо будет бульоном каким-то заново желудок запускать… а насчет газет ты мне не ответил.
— Линн посчитал, что вероятность загрузки после конца семнадцатого года практически нулевая, вот мы и расслабились. Извини, я постараюсь все исправить как можно быстрее.
— Да чего уж исправлять-то…
— У нас еще где-то ненайденными болтаются одна матрица Ха-Юн и одна как раз Линна.
— Что значит «одна»?
— «Поехали» было минимум три раза произнесено, так что у нас уже трое Александров и трое Нави… двое, еще один погиб, скоро со всеми познакомишься. А у тебя другой одежды совсем нет? Надо бы распорядиться, чтобы купили.
— Потом, сначала распорядись, чтобы купили курицу на бульон. За чай спасибо, а когда меня с остальными познакомишь?