Повседневная жизнь армии Александра Македонского

Успех царя

И наконец, следует констатировать, что верность воинов царю частично основывалась на успехах его стратегов. Вождь победоносной армии на Балканах, в континентальной Греции и в Малой Азии, царь быстро извлекал выгоду из планов, разработанных ближайшим окружением Филиппа II, а также из быстроты его решений. За несколько месяцев лета 335 года он сталкивает свои превосходно вооруженные войска с гетами и кельтами современной Румынии, берет приступом, с использованием осадных машин, крепость семивратных Фив и навязывает македонский мир городам континентальной Греции. Один успех влечет за собой другой. С точки зрения простаков, как и циников, победа оправдывает всё, даже резню одних фиванцев числом десять тысяч и продажу либо депортацию других двадцати тысяч. Когда в мае 334 года слабые персидские отряды разбегаются на берегах Граника, позволяя перерезать греческих наемников, служивших персидским сатрапам, царь хвалится своим македонянам: «Я же вам говорил, что мы будем непобедимы: с нами все боги Олимпа, Дельф и Трои». Из предосторожности он консультируется с прорицателями и меняет свой доспех на старый, который нашел в Т]роаде, в храме Афины возле могилы Ахилла. Следует сказать, что Александр не слишком-то настойчиво добивался божественного одобрения. Его успех подтверждался дважды.

Если бы мы перечислили список всех мотивов, сближавших или отдалявших войско от царя, то сразу же заметили бы, что сиюминутная верность воинов основывалась лишь на чувствах, если не сказать страстях: жадности, гордости, верности данному слову, восхищении, любви к славе, преклонении перед успехом, вере в победу. После циничных или разочарованных слов о людской неблагодарности, которые приписывает царю история, следует исключить из вышеупомянутого списка признательность и, за исключением нескольких гетайров, чистую и искреннюю любовь. В том, что некоторые из них, например Клит Черный или Кратер, бросались на персидские клинки и в когти хищников, чтобы прикрыть тело раненого правителя, я не вижу ничего, кроме естественности и автоматизма: во всех армиях мира охрана поступает точно так же. Когда элитная часть, легко вооружившись, принимает участие в штурме неприступной крепости («по приказу царя» она взбирается ночью на обледенелый обрыв), или осадные и метательные машины утаскивают воинов за собой в бездонную пропасть, потому что те ни за что не желают выпустить из рук щиты, — все эти проявления героизма представляются нам вызванными исключительно чувством долга или военной честью. Можно ли сказать, что эти люди рисковали жизнью во имя любви? Сомнительно, если вспомнить те эпизоды, о которых мы уже упоминали в нравоучительных историях: изложенные после смерти правителя, скончавшегося в полном расцвете сил и красоты, они были увеличены его приближенными, сожалевшими о его благодеяниях, и троекратно усилены течением времени, пространственным отстоянием и воображением людей. В конце концов, насколько мы можем судить, верность памяти берет верх над любым другим чувством.

Перемены 330 года

Начиная с лета 330 года отношения между царем и его войском резко меняются. Смысл этих перемен прост и заключается в нескольких словах: раз Дарий мертв, царь македонян провозглашает себя царем Азии и всё больше ведет себя как восточный правитель с мечтами о всемирном господстве. Начиная с августа изменения становятся явными. На поле битвы и на марше царь сохранял все то же одеяние: железный шлем с султанами из перьев, латный ошейник из металлических пластин, двойной льняной доспех с наплечниками и пластронами, короткую тунику, высокие шнурованные сандалии; иногда за его плечами развевался пурпурный, окантованный золотом короткий плащ. А вот в лагере, в городе, на парадной колеснице его больше не узнавали. Помимо того, что увидеть его становилось всё труднее, он придумал для себя смешанный костюм, который, как он полагал, привлечет к нему его новых подданных, но вызывавший смех у греков и македонян: вокруг своей красной шляпы с широкими полями, kausia, он навертел голубой в белую полоску тюрбан, который в Персии называли kidaris, а в Греции diadema.Он отказался от зубчатой тиары или короны своих предшественников Ахеменидов, не носил кафтана и пышных шаровар мидян, но надел пурпурную тунику, пересеченную спереди расшитой белой лентой; «великолепие украшенного золотом плаща еще более увеличивали изображенные как бы сталкивающимися своими клювами золотые ястребы, а на подпоясанном по-женски золотом кушаке висел акинак, ножны которого были сделаны из цельного самоцвета» ( Квинт Курций, III, 3, 17; ср. Диодор, XVII, 77, 5 и Плутарх.Об удаче и доблести Александра, I, 330А). «Вначале он носил этот костюм, встречаясь с варварами и гетайрами у себя дома, затем выезжал в таком виде и занимался делами и перед многими людьми. Зрелище это было прискорбно для македонян, которые, однако, восхищались доблестью ( arete), которую он проявлял во всем остальном, и относились снисходительно к таким его слабостям, как любовь к наслаждениям и показному блеску. Они говорили себе, что следует простить ему некоторые мелкие привычки к удовлетворению самолюбия» ( Плутарх«Жизнь», 45, 3–4). В конце концов, так ли уж важны этот маскарад, эта демонстрация роскоши, парады и дефиле по соседству со страной амазонок, ношение товарищами платьев, расшитых пурпуром, вышитые попоны и серебряные уздечки персидских коней? Греки были привычны к театру и его пышности. Одеться в позолоченные доспехи побежденных — это вполне удачная война.

Гораздо менее радовало их то, что в окружение царя проникли всадники персидского происхождения и что росло число телохранителей, одетых в цветастые платья и принадлежавших к высшей персидской аристократии, а царский гарем разросся до 300 или 365 наложниц (отсюда и легенда о царице амазонок и восьми ночах, проведенных с ней в Гиркании). Но еще горше войску было оттого, что, пройдя столько огненных пустынь и ледяных вершин, оно вынуждено было питаться овощами и фруктами, собранными там и сям, в то время как царь сопровождал роскошь своих приемов еще и колоссальными тратами на кухню. Под огромным тентом, поддерживаемым 59 позолоченными и посеребренными колоннами, инкрустированными драгоценными камнями, на ложах с ножками из позолоченного эбенового дерева возлежали 70 приглашенных. Во время больших празднеств посуда с остатками еды выбрасывалась. Окруженный телохранителями двух народов царь, восседавший в центре круглой палатки на золотом троне под балдахином, устраивал свои аудиенции согласно всё более выверенному этикету. Церемониал немного менялся, если речь шла лишь о македонянах, но со временем, в конце 330 года, и они убедились в том, что с ними уже не обращаются с прежней приветливостью. Вуаль, некогда отделявшая персидского монарха от его подданных, казалось, натянулась теперь между царем Александром и теми, кто ковал его победу. Переняв — только ли для того, чтобы править? — нравы и роскошь своей новой империи, в их глазах царь опозорил себя и потерял право на уважение. Он изменил военной доблести, или достоинству, героической arete, ради честолюбия или прихоти, этого отвратительного pothos, противоположного выдержке и хладнокровию, характеризующим истинного воина.

Проскюнесис

«Он открыто дал волю своим страстям, — замечает Квинт Курций (VI, 6, 1–3), — и сменил умеренность и сдержанность, прекрасные качества при высоком его положении, на высокомерие и распутство. Обычаи своей родины, умеренность македонских царей и их гражданский облик он считал неподходящими для своего величия, равного величию персидских царей, и соперничал по своей власти с богами. Он требовал, чтобы победители стольких народов, приветствуя его, падали ниц, постепенно приучая их к обязанностям рабов, обращаясь с ними, как с пленниками». Вот то, что принято называть делом с proskynesisили простиранием ниц. Спор продолжался два года и имел кровавую развязку, когда в июне или июле 327 года был казнен философ Каллисфен. Чтобы установить равенство между македонянами и азиатами, сперва царь пытался добиться от самых близких друзей, чтобы они послужили образцом для подражания персидским сановникам, утвержденным на прежних постах или повышенным в должности. Похоже, речь шла лишь о том, чтобы знатные посетители наклоняли верхнюю часть тела, поднося правую руку ко рту в знак почтения. Ни греки, ни македоняне не поддержали это начинание: для них низкопоклонство, то есть касание земли рукой или лбом, являлось жестом поклонения, который они совершали лишь перед своими богами или идолами. А Александр, совершенно очевидно, несмотря на свои претензии на божественное происхождение, оставался всего лишь человеком. С другой стороны, европейцы уважали в себе свободных людей, солдаты же отдавали царю честь по-военному. По совету двух придворных, литератора Клеона Сицилийского и софиста Анаксарха, в конце 328 года самые близкие товарищи и варварская аристократия были приглашены на роскошный пир. В отсутствие Александра следовало попытаться убедить всех оказывать царю-победителю такие же почести, как Гераклу или Дионису. Всё испортил Каллисфен, двоюродный брат Аристотеля: никто, сказал он, не может оказывать смертному почести, достойные олимпийских богов. Да и македонские воины насмехались, видя, как персы упирают подбородок в пол и задирают зад в небо.

Согласно рассказу Харета из Митилены, царского камергера с 330 года, который использовали Арриан (IV, 12, 3–5) и Плутарх («Жизнь», 54, 4–6), во время другого банкета, в начале 327 года, приглашенным предложили простираться ниц лишь перед алтарем очага, пить священное вино и дарить царю поцелуй. Каллисфен вновь отказывается участвовать в одобрении этого компромисса, в то время как один из товарищей, Леоннат, жестоко насмехается над неуклюжими позами приглашенных персов. В словах, которые традиция вкладывает здесь в уста философа, можно слышать мнение всего войска как в данном случае, так и во время заговора пажей совсем немного времени спустя в Бактрии, к северу от современного Афганистана.

Несомненно, грек из Олинфа ^[31] , «софист», как называл его Александр, воплощал при дворе, становившемся все более восточным после женитьбы царя на персидской царевне, дух сопротивления и свободы. Вот доводы, которые приписывают ему в качестве высказанных во время собраний и пиров: «Если вас бьют или унижают, помните, юноши, что вы свободные люди, и ведите себя достойно. Почести — не что иное, как удача. "Даже злодей, — говорит поэт, — может добиться почестей". Правление свободными людьми вдруг превращается в деспотизм над рабами. Самые знатные и доблестные македоняне, Аттал, Филота и его отец Парменион, Александр Линкест, Клит только что пожертвовали жизнями в угоду единственному человеку. Готовясь для удовлетворения собственных амбиций захватить Индию, он вновь заставляет проливать воинов и так уже не раз пролитую кровь. Чего можно ждать от человека, возненавидевшего обычаи своей родины и принявшего одежды, нравы и женщин Азии? Тридцать тысяч мулов несут для него золото врага, в то время как его воины, если вернутся живыми, не получат ничего, кроме шрамов. Что следует думать о македонянине, отказавшемся от родного отца и провозгласившем себя сыном египетского бога, чтобы перед ним стали поклоняться, как перед богом? Отказаться от простирания ниц во имя философии или из простого человеческого достоинства значит уберечь греков от великого стыда, которого требует царь. Убийцы тирана не признаются неправыми, и прославится тот, кто убьет знаменитого тирана».

Письмо Аристотеля

Начиная с 328 года Каллисфен во весь голос говорил о том, о чем тихо шептались македонские солдаты и греки-наемники. Он выражал это логично, рационально, на манер Аристотеля, своего учителя, или на манер дельфийских мудрецов, велевших выбить свои максимы на косяках и притолоке ворот храма Аполлона в ожидании того, что их скоро выбьют в Ай-Ханум на севере Афганистана ^[32] : «Познай себя», то есть «Признай, что ты всего лишь человек»; «Ничего лишнего», что означает «Не уподобляйся богу»; «Ручаясь за другого, готовься к несчастью», что означает «Оставайся на месте, а не то пожалеешь». По совпадению, несомненно ускорившему конец Каллисфена, пространное письмо от Аристотеля настигло его августейшего воспитанника в период между концом 330 года и весной 327 года, вероятно, зимой 328/27 года, когда готовился безрассудный поход в Индию и когда пьяный Клит сказал царю всё, что о нем думал. Это письмо в двадцать пять страниц дошло до нас лишь в арабском переводе VIII века, сделанном в свою очередь с сирийского перевода исходного греческого текста в эллинистической, снабженной комментариями, версии. Великолепные арабисты, являющиеся кроме того эллинистами, — Ж. Белавски, Мариан Плезия, С. М. Стерн, П. Тилле — позволили нам почувствовать самое главное в своих комментариях и разных переводах данного текста. Под заголовком «Письмо Аристотеля Александру об управлении государством» кроется нечто большее, нежели просто политическая программа: предостерегая царя от вреда, исходящего от льстецов, философ преподает царю настоящий урок нравственности. Приведем самые существенные положения. Мы тут же убедимся, что они довольно точно отвечают заботам македонян и греческих наемников, готовившихся перевалить через Гиндукуш.

«Правитель должен сочетать в себе два качества, являющиеся частью наиболее великих и значительных: необходимо, чтобы народ его любил и восхищался им за его деяния.

Когда речь идет о греках, не спеши придавать значение сообщениям доносчика, пытающегося опорочить их в твоих глазах. Не позволяй гневу охватывать тебя, даже если знаешь, что некоторые пытаются соперничать или желают сравняться с тобой в доблести и великих замыслах.

Не обижай другого приказом, идущим от тебя не как от правителя, а как от господина, не как от царя, а как от ненавистного тирана. Некоторые полагают, что не имеет значения, если правитель ненавидим и не подчиняется закону: отсюда-то и вся злокозненность.

Было бы хорошо, по моему мнению, для твоего авторитета, и это поспособствовало бы упрочению твоей репутации и величию, если бы ты приказал переместить (элиту) населения Персии в Грецию и Европу… по крайней мере тех из них, кто обладает почестями и влиянием.

Мне хорошо известно, что твой ум жаждет военных походов и других деяний, о которых ты постоянно думаешь и к которым готовишься. Но храни в памяти несчастья, ниспосланные роду человеческому непостоянством фортуны и превратностями.

Твоя высшая власть будет еще более славной и почетной, если ты обратишь внимание на благосостояние народа. Властвовать над свободными и знатными людьми гораздо лучше, чем господствовать над рабами, пусть даже многочисленными.

Знай, что любое посягательство на достоинство гораздо ужаснее для свободных людей, чем посягательство на их состояние или тело. Ибо они охотно отдадут свое состояние и тело, лишь бы сохранить без ущерба свое благородство и достоинство.

Знай, что имеются три вещи, с помощью которых оставляют о себе добрую память и громкую славу. Первая — это хорошее законодательство, подобное тому, что разработали Солон и Ликург, вторая — это наука ведения войны и боя, подобная той, которую оставили знаменитые Фемистокл и Брасид; третья — это основание городов. Ибо люди, строящие города, стяжают себе этим славу, и память о них сохраняется надолго. Ты сам обладаешь прекрасным военным опытом. Теперь следует, чтобы ты старался приобрести два прочих качества, а именно, чтобы ты поразмыслил о законодательстве и строительстве городов и их благосостоянии.