Поймать солнце

Не просто кто-то.

Макс.

Я опускаюсь на спину, когда воспоминания о том, как он смотрел на меня, уплывающую в глубину, с душераздирающим взглядом в глазах, проникают в мою душу. Мои веки трепещут, голова раскалывается, а легкие продолжают неистово работать. Я не знаю, что сказать.

Парень расплывается надо мной, как светящаяся дымка.

Боже, какая же я глупая… такая безрассудная.

Я должна поблагодарить его. Извиниться.

Но Макс наклоняется, прежде чем я успеваю выдавить из себя хоть слово, и прижимается губами к моему уху.

— Привет, Солнышко.

Меня захлестывают эмоции. Слезы застилают глаза. Я чуть не умерла, но не думаю, что на самом деле хочу умереть. Не сейчас, пока нет. Я не готова к такому пугающему постоянству. Мне нужно изменить свою жизнь; мне нужен второй шанс, чтобы стать лучше. Добиться большего. Я должна…

— Останься.

Макс нависает надо мной, откидывает назад мои мокрые волосы и проводит большим пальцем по моему лбу, когда мое дыхание, наконец, начинает успокаиваться.

Останься.

Всего одно слово.

Я чувствую его больше, чем слышу.

Успокаивающий свет проникает в черную тучу, поглотившую мою душу. Рев в моих ушах постепенно стихает, превращаясь в тихий гул, пока Джонни Мэтис снова становится далеким эхом, напоминающим мне, что я все еще жива. Впереди еще не одно Рождество.

Я исчезаю, но не пропадаю.

Я ускользаю…

Но я все еще здесь.

***

Макс несет меня на руках всю дорогу до дома.

Две мили.

Одна рука у меня под коленями, другая обхватывает спину, с плеча свисает мой оранжевый рюкзак.

Его дыхание затруднено, камни и ветки хрустят под его тяжелыми шагами. Мимо проносятся машины. Мелькают уличные фонари. Мои веки трепещут, когда усталость одолевает меня.

Он такой теплый, а мне так чертовски холодно.

От него пахнет озерной водой, землей и сосной.

Макс сжимает меня чуть крепче, когда я прижимаюсь виском к его плечу и закрываю глаза.

Он держит меня.

Я позволяю ему.

ГЛАВА 11

ЭЛЛА

Пневмония.

Вот что я получила за то, что решила, что будет проще сдаться, чем бороться за возвращение на поверхность. Воистину, к этому все и шло. Не то чтобы я активно хотела умереть. Просто так было… легче. Меньше работы, чем позволить Вселенной возиться со мной.

Назовем это ленью.

Теперь я страдаю от последствий, прикованная к постели дома после трехдневного пребывания в больнице, где меня истыкала иголками женщина в медицинском халате, от которой пахло непроваренным рисом, а волосы были уложены в кособокий пчелиный улей. Хорошая новость в том, что я не буду ходить в школу две недели. Будем считать это маленькой победой.

Мама не знает всех подробностей моего околосмертного опыта и никогда не узнает. В тот вечер, после того как Макс пронес меня на руках весь двухмильный путь домой, он оставался со мной до тех пор, пока мама не вернулась с работы. Он рассказал ей, что я купалась в озере и мои шнурки запутались в подводной растительности.

К счастью, она была слишком ослеплена беспокойством, чтобы спросить, почему я была в обуви во время купания.

Небольшая оплошность.

Внутри меня все жаждало наказать Энди Сэндвелла и его дружков-идиотов, но единственное, чего я хотела больше — это покоя. А он никогда бы не наступил, если бы я подняла шум в Джунипер-Фоллс. С меня хватит сражений, хватит непродуктивных войн, в которых невозможно победить. Кроме того, Энди не собирался меня топить. Он не убийца, как Джона. Это был мой выбор — сложить меч.

Я сдалась.

Он победил.

Вот и все.

На пятый день своего домашнего восстановления я лежу в постели, когда в мою спальню врывается Бринн с подпрыгивающими косичками и самой лучезарной улыбкой, которую я когда-либо видела.

Здесь слишком ярко. У меня режет глаза.

Я натягиваю одеяло на лицо и прячусь.

— Элла!

Я стону в своем коконе из одеял.

— Мои легкие заполнены слизью. Мое тело чувствуется так, будто я проиграла в поединке UFC⁴. Мой мозг реагирует так же быстро, как коммутируемое соединение AOL, — хриплю я. — От меня воняет потными ногами.

— AOL?

— Мама всегда так говорит, когда я жалуюсь на Wi-Fi.

С меня срывают покрывало, обнажая мое жалкое состояние. Бринн морщится, когда видит меня, но потом приходит в себя.

— Это от меня и моих пап.

— Пап? — удивляюсь я, медленно моргая.

— Да. У меня их двое.

— Повезло. У меня даже одного нет. — Мой взгляд останавливается на тарелке с фруктами в шоколаде, состоящей из ананасовых звездочек и клубники, превращенной в сердечки. — Это очень мило. Спасибо.

— Не за что! — Она ставит тарелку на мою захламленную тумбочку, заваленную использованными салфетками, антибиотиками и пятьюдесятью тысячами бутылок с водой, и плюхается рядом с моими ногами. — Я бы спросила, как у тебя дела, но ты уже все подробно рассказала.

— Прости, что от меня воняет.

Она принюхивается.

— Нет. На самом деле от тебя пахнет апельсиновыми корками и потом. Это не такое уж ужасное сочетание.

— Я ела апельсин, когда у меня поднялась температура, — говорю я ей.

Найдя в себе силы, я медленно поднимаюсь в сидячее положение и со вздохом прислоняюсь спиной к деревянному изголовью кровати. Высушенные на воздухе пряди волос падают мне на лицо после моей последней попытки принять душ, и я отбрасываю их в сторону, чтобы посмотреть на сияющий шар солнечного света, сидящий рядом со мной. Ее осанка безупречна. Волосы идеально шелковистые. Зубы белее свежевыпавшего снега. Она не может быть человеком.

— Спасибо, что навестила меня. В этом не было необходимости.

— Но я хотела. Я пыталась зайти вчера, но твоя мама сказала, что ты еще не готова к гостям.

Это правда. Мама использует свой отпуск, чтобы побыть дома со мной, пока я выздоравливаю. Она настаивала на том, чтобы я высыпалась, получала достаточное количество жидкости и принимала антибиотики точно в назначенное время, чтобы избежать рецидива. Я благодарна, что в прошлом месяце, пока мы вставали на ноги, начала действовать государственная медицинская страховка, так что мои больничные счета были полностью покрыты. Даже не представляю, что бы мы делали в противном случае.