Пожитки. Роман-дневник

С одной стороны, преподаватели нас пугали рассказами о войне, о цене хлеба, о людях, не смеющих смахивать крошки на пол. Они вроде как, значит, бережно собирают их в ладонь, после чего вбрасывают прямиком в рот. С другой стороны, у того же Леши мы с высоты десятого этажа обстреливали мир свежими куриными яйцами, иной раз – картошкой. Был случай, когда под гнетом ослепляющего ража достали банку тушенки и едва не пробили ею крышу проезжающего внизу пассажирского автобуса… У словоблудов есть куча терминов на сей счет: «дуальность», «поливариантность», «инверсия», «интерпретация». А по мне – это хрен знает что такое.

Вещи делились на видимые и невидимые, то бишь укромные, личностные. Мальчики собирали микроскопические копии автомобилей, подшивки журнала «Техника – молодежи» (если повезет – «Искатель»), наборы для сборки авиамоделей. Девочки занимались составлением того, что в другое время и в другом месте называется «дембельским альбомом». Зародыш подсознания копошился на бумажной плоскости, оставляя яркие разноцветные следы в виде моря, пальм, луны со звездами, причудливых растений, цветов. И конечно, все это сдабривалось стихами. Только стихами! Проза допускалась в исключительных случаях, если требовалось привести отрывок из вымышленной любовной переписки.

А я владел особой коробочкой, куда, помимо традиционных, хотя и фантастических, вкладышей от жвачки, складывал обертки от мыла, сливочного масла, сладостей – в общем, всего иноземного, вдохновляющего как дизайном, так и нерусскими буквами. Среди накопленных богатств особенно дорогой мне казалась этикетка от первых в моей жизни по-настоящему американских джинсов. Размер талии у них соответствовал объему бедер дохлого десятилетнего мальчика, но длина брючин подошла бы двухметровому верзиле. Джинсы укоротили почти вдвое, и я долго размышлял, куда девать обрезки. Выбросить? Святотатство. Но практического применения найти им так и не удалось.

Мои вторые джинсы шились уже на заказ. Разгул воображения обеспечил дикое количество карманов, молний, клепок, кнопок. Однако особую гордость вызывал крохотный четырехугольничек липа . Кроссовки «на липах» могли позволить себе только дети дипломатов или конченые фарцовщики. Я специально копил деньги, с целью соблазнить на сделку парня из соседнего двора. У его бабки-гипертонички имелся специальный аппарат, мерить давление. К аппарату был приложен черный рукав, который обматывали вокруг руки. Так вот этот тотально залипованный рукав предполагалось разрезать на узкие полоски и продать ценителям по рыночной цене. Но что-то там сорвалось. А жаль!

Периодически несовершеннолетние подвергались различным вещевым поветриям. Например, целое лето мы посвятили одноразовым пластмассовым шприцам. Тогда AIDS еще являлся диковинкой, первые зараженные им продолжали развратничать в наивном неведении, а шприцы попали к нам, в страну, по условиям какого-то внешнеторгового контракта. Силы шприцевого поршня хватало, чтобы выстрелить струей воды до третьего этажа.

Или взять повальное увлечение пугачами. Бралась медная тонкая трубка, один конец ее плющился, изгибался. Внутрь заливалась капля свинца (в иных случаях заталкивался кусочек фольги), после чего брался гвоздь, также изогнутой буквой «Г», и заточенной частью вставлялся внутрь трубки. После того как трубку начиняли несколькими серными головками от спичек, гвоздь на резинке осторожно вытягивали. Но не до конца, а так, чтобы он застревал под небольшим углом. Теперь достаточно было нажать на резинку. Гвоздь срывался, с силой бил по трубочной начинке, и окрестности заполнял грохот взрыва.

Ходили слухи о юных химиках-натуралистах, способных разнести в щепы многоэтажную башню. Знали о таких умельцах все, но никто и никогда их не видел. Более-менее серьезные реактивы тоже исключались. Зато кусочек титана имел каждый. Старшеклассники продавали искрящий металл своим младшим коллегам, дабы те чиркали им об асфальт. Чиркали, разумеется. Куда ж деваться!

Бедные дети мирного времени… Моя природная сдержанность укрощала внутренних демонов материализма. У большинства же сверстников демоны распускали руки. В редких случаях, когда бабушка (гарпия, деревенский мутант) допускала к нам в гости кого-нибудь из ребят, они моментально утрачивали человеческий облик и могли хотя бы частично его восстановить только после того, как обнюхают все доступные предметы. Вытаращив глаза, высунув язык, капая слюной, гости ковырялись в книжках, игрушках. То и дело, взяв что-нибудь в руки, глухо мычали:

– Ачеита?!

Я едва успевал открыть рот в попытке дать объяснение, но приглашенный хватал следующую вещь – не важно какую – и столь же тупо вопрошал:

– Аэточе?!

Впрочем, ошибочно полагать, будто вещизм порабощал исключительно детскую аудиторию. Взрослые – особенно женщины – страдали аналогичным образом. Авитаминоз в области свободы, грезы о молочных реках, кисельных берегах, вечные разговоры про «надо-бы-тушенки-к-празднику-достать» обуславливали тенденцию к общему нездоровью, которое касалось чего угодно – вкуса, быта, коммуникабельности, иерархии стимулов.

Все уважали прогресс, следили за модой, чудом приобретаемые западноевропейские товарные каталоги служили одновременно сингулярностью фетишизма и руководством к действию. Уж, казалось бы, новейшие влияния итальянских домов моды на французские обсудили, основополагающие направления бутиков мировых столиц выяснили, каждый выбрал себе в мечтах художественный комплекс белья, и – вот вам! нате! МАНКА! Другими словами, литая подошва цвета манной каши у зимних сапог. И все!!! Ив Сен-Лоран, Жак-Ив Кусто, Жан-Мишель Жарр, даже Наполеон (настоящий) – все в жопу! Теперь «манка»! – идеал, атрибут и диагноз.

Или вдруг начинаются куртки-«аляски». Каждый достань и носи. С гордостью.

– А ваша-то небось финская?

– Да нет… прямо с Аляски.

– О-о-о!..

А там, глядишь, новая чума – шарф чтоб был не меньше полутора метров длиной.

– Мне тетка вязала. Сама. Шерсть сто процентов.

– А у меня, смотри, этикетка. DISPLACED PERSON. Дядя из Америки прислал.

– У-у-у!.. Круто.

Домой придешь, так если у тебя из коридора в кухню вместо двери бамбуковые шторы не висят, так какой же это дом после этого и какой же вы, извините, человек тогда?! Извините!..

Его Величество Дефицит разделял и властвовал.

В рамках современной экономической науки существует теория товарных потоков, позволяющая рынку нормально функционировать. То есть экономист может графически изобразить связь между спросом и предложением, что значительно облегчает жизнь как покупателям, так и продавцам. У плановой экономики графики, само собой, другие, но никакого отношения к реальности они никогда не имели. Если каким-то непостижимым образом удалось бы наглядно изобразить пути миграции товаров в описываемое нами время, то получившийся рисунок, скорее всего, напоминал бы хитросплетение маршрутов внутри муравейника. В магазинах действительно ничего не было, зато дома было все!

Подобно животным, чувствующим приближающееся землетрясение, люди внутренне пророчествовали себе относительно возникновения в недрах тех или иных магазинов различного дефицита. Озабоченные не столько едой в принципе, одеждой в принципе, других элементов соцкультбыта, сколько приобретением дополнительных признаков более-менее достойной жизни, покупатели могли с ходу заниматься семейными проблемами, работать, отдыхать и инспектировать магазины, безошибочно вычисляя – где, что, во сколько и в каком количестве способно материализоваться. Процесс значительно оживлялся перед любыми общенациональными праздниками. К примеру, в обычные дни достаточно было купить вареную колбасу, но перед майскими или ноябрьскими торжествами полагалось обзаводиться палочкой сырокопченой. Иной раз чаепитие ограничивали баранками, однако ж к Новому году хорошим, правильным тоном считалась хрустальная вазочка с «Мишкой на Севере» или коробочка с зефиром в шоколаде. Непременно шпроты рижские, мандарины, бутылочка советского шампанского, хранимая еще с лета, мармеладные дольки в сахаре.