Пожитки. Роман-дневник

Между прочим, я давно не стирал руками. Надо будет при случае вернуть себе ощущение крестьянской ломоты в пояснице и запах пота, не ламинированный драй-стиком. Желательно еще сохранять длину верхних конечностей, чтобы дотягиваться до потаенных, забитых грязью уголков под кроватью. Полноценно широкое ложе действительно стимулирует разврат. Но не тот, о котором принято догадываться в первую очередь. При условии, что ложе занимают целомудренно-преданные друг другу супруги, смотрящие, как водится, не друг на друга, а в одну сторону, чуткие и внимательные, с предусмотрительностью и чаяниями, с интуитивистским опытом, с омутом и засевшим в нем чертом (чтобы все как у людей), ссоры неизменно происходят, они случаются, и чаще всего – в постели, когда пот, доказующий потребность одного в другом, начал подсыхать, дыхание уравнивается и непонятно, что делать дальше, неужто уже все?

В такой момент выстраивать дистанцию легче легкого. Достаточно провернуться в два с половиной оборота вокруг своей оси и, откатившись на самый край постели, застыть спиной к оппоненту, не забыв при том выпукло отклячить ягодицы, в знак кульминационного утверждения собственной доминанты.

Любой идейный соперник конечно же понимает, что теперь наводить мосты любви и дружбы столь же бесполезно, сколь пытаться трогать рукой горизонт. Он визуально это осознает. Географически, можно сказать. А подкатывать с примирением, учитывая масштабы поля боя, закономерно унизительно. Слишком много телодвижений придется осуществить. Слишком оскорбляюще-явно будет выглядеть проявляемое великодушие.

Именно поэтому ничего не стоит мириться на раскладушке. Хотя, с другой стороны, на раскладушке невозможно заниматься любовью. На ней можно только еть друг друга.

Таким образом, мы вновь возвращаемся к актуальности здорового образа жизни.

* * *

Я еще помню то время, когда культурному, приличному человеку можно было не бухать перманентно и даже потребности в питии не испытывать – ни физической, ни метафизической. Человек тот был еще ребенком, а значит, пребывал в состоянии редко нарушаемого, проистекающего из самозабвения блаженства. С тех пор, конечно, многое изменилось, и о причинах изменений оставалось бы только догадываться, не шагни наука вперед.

Ученые провели исследования склонности крыс к алкоголю и доказали, что крысы становятся запойными при увеличении информационной нагрузки. Когда животных-трезвенников заставили решать задачу, требующую умственного напряжения – например, искать кусок пищи в лабиринте, – их потянуло на спиртное. Ученые говорят, что виноват стресс. Он меняет баланс нейромедиаторов в мозгу.

В общем, все сходится…

* * *

Где-то в глубинах моего архива хранится карикатура (самые лучшие карикатуры, да будет вам известно – те, от которых хочется плакать). На ней изображены двое рано облысевших мужчин глубоко среднего возраста, одетых в сальные маечки и пузырчатые, линялые шаровары. Стоят они за пляжным столиком под зонтиком. Ногами ушли в песок почти по колено, ибо весом эти люди пудов по семь. Обрюзгшие затрапезные глыбы, не подозревающие о существовании дезодорантов и новых бритвенных лезвий.

А лето вокруг! Леность разлита в воздухе… Море плещется тихо-тихо, чье-то бесхозное ребятишко играется неподалеку…

Мужчины угрюмо молчат – каждый о своем. Перед ними кружки мутного стекла. В кружках налита жидкость, по вкусу отдаленно напоминающая пиво.

Вот чайка крикнула – и ничего. Лишь плещется море…

– А помнишь, Вася, – подал голос один из мужчин, – в детстве мы собирали марки…

И снова молчание.

Нет больше слов.

3

Французскому я так и не обучился, поэтому сказал этой лазурно-бережной девушке очень ломано, хоть и без жеманства:

– Вингт кватрэ, – и, подумав, уточнил: – Евро.

Тем самым удостоверялась сумма задолженности их бару за вчерашний ужин.

Девушка, в ответ всплеснув руками, решительно и протяжно залопотала что-то вроде «месье, монпансье, гарсон-мудассон вуаля се же ву блин мизерабль фак-н-шит». И протянула мне собственную версию счета, где четко стояло «689 €».

– Это мне?! – ужаснулся я.

– Уи, – отвечает.

Так… что же делать? Предъявленная сумма лишь на пару условных единиц уступала сбережениям, остающимся нам на жизнь до конца отпуска.

– Консеву табу грильяж мон де Пари… – продолжила было лопотать официантка.

– Так, стоп! – оборвал я. – Ты по-человечески, на русском объяснить можешь?

– Могу, – кивает та.

– Вот и отлично. Давай, я слушаю.

– Вы должны оплатить сломанную машину для изготовления льда.

– Ась?!

– Да-с. Вы, когда вечером водку пили-с, хотели сперва лед в литровую кружку положить, а машина сломалась.

– То есть сломалась она у вас, а платить за нее я должен?

– Но лед-то вам был нужен, не мне.

Повисла драматическая пауза.

– Знаете что, – говорю. – Извольте предоставить мне письменные, до-ку-мен-таль-ны-е свидетельства от старшего менеджера, что именно я своими действиями привел к поломке вашей машины. Только после этого мы продолжим разговор.

Сделав такое заявление, я вывалился из сна и оказался на Садовом кольце, на расстоянии три тысячи триста километров от Лазурного Берега.

* * *

Здорово, правда? Оказывается, если лечь спать очень рано, часа в три ночи, и абсолютно трезвым, мозг не выдерживает. Он выдает удивительные галлюцинации. Вновь я поступил по фрейдовскому принципу вытеснения одного другим: из двух снов выбрал более щадящий. А раньше, пока не наступило утро, ехал в переполненном вагоне метро, пытаясь развернуть свежий номер «МК». Неведомым образом ко мне придвинулся довольно мерзкий тип заметно пролетарского розлива и без всяких предисловий, без приветствий и прочих церемониалов произнес:

– Анекдоты передай мне.

– Чево?! – ответствовал я тоном человека, способного, цыкнув слюной сквозь трещину в передних зубах, закатать жизнь под рогожку.

– Х… в очко! Пять анекдотов передай мне.

От напряжения, вызванного старанием выдать себя за другого, я выронил газету и нагнулся, чтобы подобрать ее. Это было ошибкой. Немедленно мерзавец, охочий до анекдотов, достал нож с длинным лезвием. Два раза он погрузил лезвие в мою спину, целясь правее – туда, где, по его мнению, находилось сердце.

* * *

Абсолютное большинство жителей Страны отрицательной селекции – потомки смердов, в вольере которых случайно не заперли дверь. Иногда они предстают в виде фауны, иногда – в виде флоры. Равных слишком мало. Высшие же, по которым с возрастом тоскуется все чаще, остаются несбыточной мечтой.

В свое время, на службе в армии, мне доводилось писать нежные письма за сослуживцев, представляющих некоторые экзотические народности, – из числа тех, кто ятаган ни на какой ум не променяют. Вместо мозгов там кусок гонора в голове. Многие джигиты не могут двух слов связать, но «дэвушек» покорять стремятся хотя бы на расстоянии.

Помню, одну из пылкопламенных эпистолярных од я завершил фразой «твой преданный Тахир». Джигит вскинул непокорную голову и аж на стуле подпрыгнул.

– Абросемоф! – крикнул он. – Какой такой «преданный Тахир»?! Тахир не может быть преданный. Собак только преданный. Ты поняль, Абросемоф?! На меня смотри! Только поганый собак один преданный! А Тахир…

От мыслительного запора усы его пришли в движение.

– Тахир, напиши, скромный.

Я так и написал.

* * *

Мне довелось служить в самом конце восьмидесятых. Население большой единой Страны все еще жило по советским законам и с готовностью им подчинялось. Если приходила повестка в армию, значит, оставалось лишь безропотно собрать вещи. Число косящих маргиналов не составляло никакой статистики.