Пожитки. Роман-дневник

– Нет, что-то случалось, происходило, конечно. Но не так. У меня оно получилось в такой… тонкой нарезке, что ли. Как мраморная говядина. А вот чтобы как у тебя, одним большим куском – ни разу.

Уже какое-то время мы сидим «на троих». Юлия слушает нас абсолютно спокойно. Она выглядит как владелец птички, построивший совершенно надежную клетку для своей любимицы.

– Ну хорошо, – согласился я, – ты думаешь, если мне достался разврат цельным куском, мне не о чем больше мечтать? Я, откровенно тебе скажу, всегда хотел поучаствовать в глобальной групповухе. А теперь уж поздно, поезд ушел.

– Милый мой! – подала Юлия голос. – Ты не знаешь, что такое групповуха. Мы вечно представляем себе все предварительно – по фильмам, по журналам. У нас у всех воображение впереди скачет. А когда до дела дойдет, выясняется, что вместо гламура, роскоши и блеска мы имеем некрасивые потные тела с их запахами, гнилые зубы, волосы с перхотью. Тут тебе живот отвисший, там целлюлит. У кого член крючком – не знаешь, с какой стороны подойти, другая забыла, что у нее сегодня месячные. Вот тебе и удовольствие! Я уж даже не буду говорить, что в этом деле нужна элементарная физическая сноровка. Чтобы движения были согласованны, как в синхронном плавании, и чтобы партнеры знали друг друга с закрытыми глазами!

От столь неожиданно явленной квалификации я выпал в осадок. Рома слушал Юлию абсолютно спокойно.

Конечно, именно сейчас должна была позвонить Девушка. И конечно, она позвонила.

– Знаешь, я такая уставшая… Останусь сегодня у родителей.

Я профессионально изобразил разочарование напополам с тоской, но когда нас разъединили, удовлетворенно подытожил:

– Сегодня жизнь повернулась ко мне передом!

Рома немедленно воспользовался ситуацией и попросил меня переночевать у него, поскольку они с Юлией собирались уехать по каким-то срочнейшим делам. История с вором еще не утратила своей психологической актуальности.

Ближе к полуночи мы пришли на «место дислокации».

– Пиво – в холодильнике, виски можешь допить. Насыпь только свинке корма, порежь свежий огурец. И утром цветы полей.

Зачитав мне инструкцию, Рома подхватил Юлию и уехал.

Я все сделал аккуратнейшим образом. Порезал, насыпал, одно выпил, другое допил. Потом лег на диван в надежде побыстрее уснуть и взялся читать первую подвернувшуюся под руку газету. Шведский Центр суицидальных исследований, читал я, опубликовал доклад, в котором сообщалось, что по абсолютному количеству подростковых самоубийств Россия занимает первое место в мире. В нашей стране ежегодно добровольно расстаются с жизнью две с половиной тысячи несовершеннолетних.

В этот момент ко мне тематически вернулось … Я отложил газету в сторону. Потому что вспомнил девочку, решившуюся оборвать свою молодую жизнь, возможно, из-за отсутствия в ней должного смысла, которая путем своей гибели восстановила мистическое, не чаемое равновесие – заковала в одну цепь себя, меня, Бога и творчество.

Самоубийство, которое могло бы стать наиболее крупным бриллиантом в сокровищнице чувственных достижений, накопленных за всю жизнь, произошло за пару минут до моего появления на «сцене». Промозглым ноябрьским вечером я бродил по закоулкам Города Детства, пока не увидел нескольких человек. Они стояли у подъезда одной из шестнадцатиэтажных башен и рассматривали нечто у себя под ногами. В середине восьмидесятых шестнадцатиэтажные дома провинциальному жителю казались небоскребами. Находясь в эпицентре довольно-таки плоского архитектурного антуража, они успешно выполняли функцию достопримечательности. Редкие тусклые фонари скупо освещали двор; под электрическими лучами островки льда, кое-где покрывающие асфальт, грязно лоснились. Снега почти не было. У подъезда на боку лежало хрупкое девичье тело. Ноги слегка раздвинуты. Небольшая кровяная лужица выступила из-под головы. Кровь еще дымилась. Возможно, если бы не мои традиционные шизофренические измышления, в облаке которых я обычно совершаю моцион, звук удара при падении достиг бы ушей. Но, так или иначе, я непоправимо опоздал. Еще не приехали врачи, не вторглась милиция, я мог беспрепятственно разглядывать тело до того, как его укроют посторонней тканью, но все-таки, все-таки я имел дело пусть с теплым еще, но трупом – артефактом, являющимся памятником непоправимости. И я задал себе вопрос: «Остановил бы ее, эту бедную сверстницу, увидев стоящей на краю, или нет?» И со всей доступной ясностью сам же ответил себе: «Конечно нет».

Конечно нет.

Так или иначе, но я получил жизненное впечатление, в той степени гигантское, в какой только его может дать смерть. Имя девочки мне позже сказали, но память отнеслась к деталям крайне избирательно. Чаще всего меня интересует не название, а смысл. Поэтому гораздо легче запоминаются частности, которые обогащают картину нарождающегося смысла, делают пути достижения его прямыми. Например, я поразился тому обстоятельству, что тело при падении максимально расплющилось. Мертвая девочка выглядела ошеломляюще плоской – тоньше собаки, погибшей под колесами автомобиля. Я специально поднялся потом на общий балкон восьмого этажа, откуда, как утверждали, делался прыжок. Высота не показалась мне достаточной для произведения такого эффекта. Но удар тем не менее получился поразительно сильным. В волосах самоубийцы находилось несколько заколок; все они вылетели в момент приземления, я видел их рядом с головой жертвы. Три или четыре заколки. Я мог бы взять одну из них на память, но не взял, потому что гораздо больше меня интересовала кровь под ними. Растапливающая лед кровь. Две субстанции завораживающим образом смешивались. Не стесняясь присутствия других людей, я подошел к трупу вплотную и, присев на корточки, попытался заглянуть в лицо. Сквозь прячущие лицо волосы казалось, что глаза мертвой открыты, однако, куда направлен остановившийся взгляд, понять не удавалось.

До сих пор жалею, что смалодушничал, не решился «встретиться» с самоубийцей взглядом… Спустя двенадцать лет мной был написан текст под названием «Фото» – едва ли не лучший в моей жизни.

Надеюсь, когда-нибудь я смогу произнести «спасибо», которое она расслышит.

День на работе

Вошел к себе в кабинет вместе с Алиным, бросил ключи на стол, обогнул его и увидел на столе связку чьих-то ключей.

– О! Нормально! – говорю Алину. – Представляешь, Кузнетсов-то как отличился! Забыл от дома ключи!

– А это его? – спросил Алин.

– Естественно! Причем он даже звонил мне вчера вечером. Но о ключах не сказал ни слова. Интересно, как он попал домой, и вообще…

– Жена открыла, – зевая, догадался Алин.

– Э-э… ни хрена себе! – воскликнул я, внимательно рассматривая связку. – Да у него тут навороченные ключи! Как у меня!

Я достал свою связку.

– Ну! Точно! Это от очень дорогих дверей ключи. Фирма эксклюзивная, лучшая в вавилонах. Значит, у нас с ним одна фирма… Я ему позвоню ближе к полудню, когда проснется.

Ни ближе к полудню, ни после него до Кузнетсова дозвониться не удалось. Зато позвонила Девушка и сказала бледным голосом:

– Слушай… тут такое дело… Кажется, я облажалась.

– Угу-угу! Говори – мне некогда.

– Я уже весь дом перерыла. Это жопа! Полная!

– Ну что?! Что еще?!

– Ключи не могу найти…

– Какие еще ключи?!

– Мои ключи. Здоровая связка…

– Что за день! Одни сплошные ключи везде!

Я машинально взял в руку связку Кузнетсова.

– Ну, допустим, какие-то ключи! И что? Тут не только ключи. Тут и кнопки есть.

– У меня две кнопки.

– Одна помечена синей лентой.

– Да. Да. Синей!

Я тупо уставился на ключ от «эксклюзивной фирмы».

– Только не говори мне, что это ключи твоей жены, – произнес Алин.

Молчание мое оказалось выразительнее вопля.

Хотел сегодня не пить. Был настроен умеренно позитивно. Но Алин вдруг вспомнил, что у него день рождения, быстро материализовал шампанское, коньяк, торт и мандарины. Выпили шампанское, потом коньяк. Потом взяли еще коньяк и нашли еще шампанского. Для обеденных блюд, впрочем, место еще оставалось.

Алин поведал, что пьет с конца прошлого года, совершенно невинным образом. Называть свое гудение запоем он отказывался до тех пор, пока не наступила «ночь с пятого на седьмое января». Накрылись сердце и печень. Двое суток бедняга, подчиняясь диктату организма, не мог принимать еду и воду. Блевал каждые полчаса едкой жгучей слизью. Живот болел так, словно его резали. Сердце трещало, колотясь с частотой мышиного. Алин робко спрашивал у жены разрешения скончаться ближе к утру. Мысль о том, что жена без предупреждения проснется рядом с охлажденным телом, казалась ему невыносимой. В результате наступило Рождество, сердце вроде успокоилось, печень отпустила, все наконец закончилось, и… отмечание продолжилось своим чередом. На мой взгляд – прекрасная иллюстрация неисправимости человеческого рода. Чаша гнева Господня, безусловно, переполнится. Иначе и быть не может! Финал Библии переписать не удастся, так уж предрешено.