Пожитки. Роман-дневник

Оставаясь в постели, звоню Роме:

– Привет, это я…

– Ага. Что у тебя с голосом?

– Собираюсь в ЗАГС ехать.

– Бедный. Мои соболезнования.

– Вот! Вот! Ты пока единственный человек, кто правильно воспринимает!

– Еще бы…

– Но у меня к тебе дело.

– Говори.

– Помнишь улицу недалеко от тебя? Там еще на углу химический институт какой-то.

– Губкина?

– Не-е. На букву «ж», по-моему.

– На «ж»?.. Там есть улица Ляпунова…

– Во! Во! Точно! Теперь и я вспомнил!

– На «ж», значит… Ну, в принципе после пятой кружки пива у меня появляется в названии «ж». А после десятой оно вообще из одних «ж» состоит.

– Нет, но я в любом случае думал, что ты вспомнишь. Мне просто сейчас машину ловить, а я не знаю, как сказать, до какой улицы ехать.

– Сказал бы просто: «Мне там, где Рома живет».

Неожиданно я смог рассмеяться.

Приехал, как договаривались, в половине одиннадцатого. Выяснилось, что договаривались встретиться раньше. Когда договаривались – не помню. Расписали нас быстро. Тетя-расписант подтолкнула меня к мысли о том, что за всю свою жизнь я ни в одном ЗАГСе не видел ни одного стройного церемониймейстера. Возможно, их, помимо сидячего образа жизни, добрит еще и причастность к вершению судеб, хотя для судьбоносных демиургов они слишком механичны. Заученность фраз и интонаций делает брачующих сотрудников похожими на музыкальные автоматы. Для нас тоже произнесли стандартные формулировки, пожелали всего наилучшего, перечислили не менее десяти пунктов благополучия, попросили обменяться кольцами, о которых я даже думать не хотел, и принудили чмокнуть друг друга в губы. Доза неизбежной пошлости, обставляющей акт, сделала меня пристыженным. Плюс еще сухо-кислый бодун в голове. Да солнце в глаза. Да переживания за Девушку, которая заслуживает нормальной жизни с нормальным человеком, фаты, венчания… Плохо, в общем, все. Плохо.

Пока ждали гостей, внезапно даже для себя самого признался: подумываю написать нобелевскую речь. Чтобы в случае чего не дергаться, а быть наготове со всеми нужными словами. Принципы и синопсис определил так: во-первых, обоснование собственных мучений; во-вторых, показать, при чем здесь вообще литература. По-моему, суть ухвачена. Нобелевская речь – она ведь всегда программна. Я не знаю, насколько произвольно можно ее формулировать, но в принципе она должна явить феноменальность награждаемого. И в этом смысле он вправе, толкая речь, нести все что угодно. Будет ли он делиться своим опытом по уборке квартиры, травить анекдоты или вовсе примется безмолвно стоять, иногда лишь тихо, но полноценно вздыхая, – главное, чтобы воспринимающая аудитория, достопочтенная публика и вы, глубокоуважаемый Нобелевский комитет, в результате сели бы на жопу и с максимальной плотностью осознали: «Да! Это беспредельно хорошо! Перед нами властитель умов и пастырь заблудших».

Между тем – что происходит чаще всего? Высшую премию по литературе получает какой-нибудь Брьянхамалан Мнганга (будто в мире никогда ни Толстого не было, ни Гомера), потом лауреата печатают на основных европейских языках, ты берешь читать его книжку, читаешь, и единственный вопрос, который зарождается в душе в ответ на приобщение к прекрасному: «За кого меня принимают?»

– Да-а… – саркастически вздыхает Девушка. – Проблемы у тебя…

Конечно! У меня проблемы! Но я признаю и проблемы других. Например, проблемы Девушки. Не могу понять: где в модельном бизнесе предел тупорылой некомпетентности. Стилисты, которых дергают боссы, гундят, что над внешним обликом Девушки нужно еще поработать, что-то там им наверху не нравится.

– Что-то нам тут не нравится, – говорят наверху, – что-то вот как-то в некоторых местах вроде бы не очень…

Это они так трудятся, менеджерят, отрабатывают свои миллионные годовые заработки.

– Что-то вот мне как-то кажется… – чешет свою лощеную репу высокопоставленный подлец, он же Супертворческая Единица. – Где-то, по-моему, как-то в некотором роде почему-то не очень хорошо складывается.

Все приводит к тому, что Девушке укорачивают стрижку.

– Вот! – удовлетворяется начальствующий мерзавец. – Так бы с самого начала!

Проходят смотры. Приходят деньги. Они ничем не оправданны.

– Ага! – встряхиваются доходяги-боссы. – Что-то, кажется, у нее с головой не очень…

– Где именно?

– Э-э… – запускают мошенники креативное мышление. – Там, вот… где у нее, значит, когда она сидит… голова вот где у нее… с левой вроде бы стороны… Надо еще подумать.

Звонят стилисту.

– Займитесь.

– А что нужно?

– Ну-э-э… вам же лучше знать! Мы вас на то и держим. Оцените профессиональным взглядом, там вот, мм… где у нее голова, когда она в ракурсе… как бы, сидит. С одной стороны оставьте, а с другой… там как-нибудь, в общем… приберите чуть-чуть, чтобы живенько стало. Мы потом посмотрим.

Девушку обстригают еще короче.

Через месяц цикл повторяется.

Последнюю фотосессию она провела в образе Вайноны Райдер. Боюсь, что еще через месяц я перестану отличать на ощупь голову несчастной от ее лобка. И правильно – чего не сделаешь за деньги, ради чужого успеха. Мои неудачи тут рядом не стояли.

Вечером, когда все разъехались, потребовалось закрепить полученный результат финальной дозой, – благо закуска еще оставалась, и Девушка по виду излучала умеренный оптимизм. Взволновавшись перед последней стопочкой, я дернул горлышком мимо нее и пролил несколько заключительных капель, отчего стопочка оказалась наполненной не до конца.

«Нормально, – решил тем не менее я, – с мениском наливают только отъявленные , а мы – культурные люди».

Вытирая пролитые капли, я нечаянно толкнул стопочку и выплеснул из нее еще часть содержимого.

«Ёбдт!.. – мелькнуло в голове. – Во как люди культурные становятся отъявленными! Причем в худшем смысле».

– Подожди, – сказала тут Девушка. – Надо навести порядок.

Я не понял. Но покорно наблюдал, как она вытирает тряпкой стол. Наблюдал до тех пор, пока подытоживающим взмахом руки Девушка не толкнула многострадальную стопочку (последнюю!), опустошив ее практически наполовину.

Катарсис тихо царапнулся во входную дверь. Даже стол был прижат к стене не плотно, а как-то глумительно кобенился, сикось и накось – одним углом впритык, а другим вихляя где-то на расстоянии.

– Короче! – заявил я по возможности брутально. – Помоги-ка…

Мы с Девушкой взялись за стол и придвинули его вплотную к стене. Придвинули аккуратно, без рывка и почти беззвучно. Только из стопочки почему-то снова плеснуло. Я расценил это как завершающий плевок судьбы в душу. Плевок, соразмерный количеству водки, исторгнутой Роком из моей последней стопочки. Но не роптал! Даже мысленно! Горько лишь усмехнулся и затаенно сел, вооружившись стопочкой с еле мерцающим на ее дне содержимым.

– Ну… – произнес я, аккумулировав остатки мышления, – ну, значит…

И устремил стопочку ко рту.

Предательский сустав в локте щелкнул. Рука дернулась сверх всякой меры. Последняя водка покинула стопочку, устремившись мимо моего рта…

– А-а-а!..

Перед тем как пожелать мне «спокойной ночи», Девушка попросила принести ей стакан воды. Начала утолять жажду и вдруг спросила:

– Слушай, у тебя бывает так, что, когда страшно, всегда пить хочется?

– Конечно! – оживился я.

Меня ведь всю жизнь мучает бессмысленная тревога, страх без причины. Творчество, кстати, во многом служит лучшей панацеей от этого странного психического недуга.

– У меня так постоянно! – радостно признался я жене. – У меня внутри есть сакральное место, которое способен заполнить либо страх, либо выпивка. И знаешь… оно, это место, никогда не пустует.

Девушка сделала последний глоток и протянула мне пустой стакан.

– То есть ты либо бухой, либо трус, – сказала она.

День на нервах