Позывной Леон
Шрифт:
Я молчал, чувствуя, как стальные «пальцы» механизма неторопливо меняют хватку. Болтаться здесь, словно кукла в железных объятиях, было унизительно и болезненно. Но во мне царила апатия — я не имел ни малейшего желания что-то ей рассказывать, да и не знал, что именно она жаждет услышать.
— А самое забавное… — Элая остановилась, окидывая мой окаменевший взгляд своим холодным прищуром, — многие в Лесу ведь думают, что с «железными» можно договориться. Как же они наивны.
Она прошлась ещё несколько шагов по металлическому полу. Я слышал позвякивание оружия, которое висело у неё на поясе.
— К счастью, твои «союзники» — или как они сами себя зовут — отнюдь не близко.
Она приподняла руку в снисходительном жесте:
— Насколько мне известно, немало таких «поступивших» рискнули примкнуть к Лесу. Считаешь, им подарили легкую смерть? — Элая хмыкнула, в голосе прозвучала холодная насмешка. — Они долго ещё молили о пощаде. Порой их вопли долетали далеко за стены пыточных камер. Вы-то воображали, будто «лесные» — это свобода, гармония с природой, да? Мы, бывало, тоже так думали… и горько за это поплатились.
Она наклонилась ближе, и я ощутил, как будто через холод её присутствия прошла ледяная дрожь.
— А тебе придётся заговорить, — тихо добавила она. — Если не сейчас, то завтра. У нас есть свои приёмы вытягивать правду, и смерть от пули тебе покажется милосердной. Думаешь, я не вижу, что умираешь от собственного бессилия? — змеистые нотки заскользили в её голосе. — Поверь, то, что ты чувствуешь сейчас, — лишь слабое начало. Дальше станет хуже. Гораздо хуже.
Я различал шаг Элаи, когда она, отойдя чуть в сторону, словно придирчиво изучала моё состояние. Но я продолжал молчать. Отчаяние, измученность — всё это било сильнее её слов. Да что я мог рассказать? Я и сам не понимал до конца, откуда взялась моя сила, которую теперь и вовсе утратил. Может, Ир знал бы ответ, но Ир исчез.
— Так что ж… — Элая сделала паузу, как бы подводя итоги. — Будешь молчать, значит? Ну-ну… Скоро тобой займутся по настоящему. И когда поймёшь, что смерть — это слишком лёгкая дорога, вдруг решишь по-другому.
Я не пошевелился. Голова становилась всё тяжелее. Услышав мой тяжёлый вздох, Элая Херн только презрительно фыркнула и развернулась, направляясь к выходу. Я не следил за ней взглядом, да и не мог из-за того, как стальные лапы манипулятора удерживали меня.
«Ну и пусть…» — промелькнуло в голове, и я предоставил своим мыслям погрузиться в вязкую тьму усталости.
Дальше всё было, словно в лихорадочном бреду. Мы долго куда-то летели: я по-прежнему оставался зажатым в манипуляторе, холодном и безжалостном. В какой-то момент я услышал глухой стук — видимо, машина села. Затем кто-то подошёл и грубо вытащил меня наружу, не утруждаясь аккуратностью: я брёл, шатаясь, а оковы всё так же сковывали меня по рукам и ногам. Потом мы пересекли, кажется, внутренний двор замка или похожей на него постройки — я успел лишь мельком разглядеть высокие каменные стены. Но память запечатлела лишь смутные, отрывочные образы, пока меня тащили по узким коридорам.
В конце концов меня просто бросили на холодный каменный пол, и я обессиленно покатился по нему, больно ударившись о стену. Затем они заменили мои оковы на ошейник, прикрепив короткой цепью к левому голеностопу, лишив меня возможности нормально передвигаться. Хотя левая рука осталась свободной, от этого толку было мало: мир вокруг расплывался в моей голове, а настроение катастрофически упало в болота апатии. Я не сопротивлялся, не пытался ничего сделать — силы и воля окончательно иссякли.
Сидя так в полутёмном каменном помещении, я вдруг услышал, как ворота — или дверь — отворились. В лицо ударил затхлый ветер, принесший смесь новых, ещё
более отвратительных запахов. Ко мне подошли, снова не утруждаясь церемониями, ударили чем-то тяжёлым под рёбра. Я лишь коротко хрипнул, но даже не поднял головы: после всего произошедшего боль больше не пугала. Меня швырнули на жёсткую каталу, закрепив конечности железными скобами, словно распиная. Шевельнуться не представлялось возможным — я лишь судорожно глотал спертый воздух через пересохшую гортань.Страх не ощущался, лишь какая-то тупая тоска сгрызала меня изнутри. Понимал, что не увижу своих родных, которых и так давно оставил в другом мире. Почему-то перед глазами вновь всплыла Айрэлинн — та самая девушка из Леса, что однажды спасла меня после нападения Гвалара. Как наваждение, я повернул голову вбок, и сквозь мрак коридора разглядел другую каталу — на ней лежала фигура, и даже в этом тусклом свете я узнал длинные волосы и огромные изумрудные глаза, смотревшие в пустоту. Это была точно Айрэлинн! Её тело было в не лучшем состоянии, и кто-то увозил её прочь — я попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Один из стражников ударил меня снова, по животу. Удар обрушил на меня новый приступ агонии, и я чуть не потерял сознание, безуспешно пытаясь хоть каплю увлажнить пересохшие губы.
Тогда я решил для себя, что это конец, полагая, что больше не будет никакой надежды на спасение. Однако я ещё не знал, что это было лишь началом моего падения. Место, куда меня привезли, превратилось в мой персональный ад, где каждый миг приносил новую волну боли и страдания, а надежда казалась столь же далёкой и недосягаемой, как солнечный свет, едва пробивающийся сквозь мрачные, беспощадные каменные своды.
Я не могу точно сказать, сколько времени прошло в этом каменном аду: счёт ему я потерял сразу же. Единственное, что врезалось в память, — это постоянное шуршание колёс каталки, раздававшееся чуть ли не каждый раз, когда стражники отвозили меня в одно и то же место: комнату для пыток. Слабый свет факелов рисовал на каменных стенах призрачные тени, а металлические скобы на моих руках и ногах звенели в ритме с каждым толчком. На самом деле я понимал, что каждый новый раз несёт лишь новую волну боли.
Там, в тусклой и пропитанной кровью полутьме, меня встречал он. Не скрывался, наоборот, словно специально показывал своё лицо, полное нескрываемого удовольствия от всего происходящего. Иногда его глаза блестели на красном фоне, будто дикое хищное животное сыто наблюдает за обречённой жертвой.
Это был Галуш, мой персональный палач. Его злоба ко мне пылала необъяснимо ярко: я не понимал, чем именно так его задел, но противиться этому гневу уже не мог. В первый же «сеанс» он провёл раскалённым прутом по моему истощённому животу, словно выводя на коже замысловатые знаки. Пока я бешено кричал от боли, он просто сжимал губы, будто наслаждаясь каждым извивающимся сантиметром моих мучений.
Я орал, плевался кровью, бессильно пытался вырваться из цепей. Но при всём этом во мне разгорался лишь один импульс: дикое отвращение к месту, к миру, к «железным»… и в особенности к этому человеку, который в буквальном смысле упивался моими страданиями. Иногда по завершении очередных пыток он приказывал «залечить» меня: меня окунали в какую-то субстанцию, что давала возможность вновь ощущать боль при следующем сеансе пыток или даже через несколько часов. Возможно, таким образом мне не давали умереть, продолжая держать на грани. Сном и отдыхом здесь не пахло: моей усталостью никто не интересовался, а любое желание погрузиться в спасительное забытьё пресекалось теми же "магическими" фокусами.