Право на безумие

Пётр Андреевич вышел из спальни, закрыл на три оборота дверь в рабочий кабинет, ключ убрал подальше – в заветную шкатулочку в спальне жены – и спустился вниз, на первый этаж своего трёхэтажного дома. На кухне он запустил кофеварочную машину и достал из холодильника приготовленную женой ещё с вечера нехитрую диетическую снедь. Завтрак его уже традиционно состоял из пластиковой ванночки с творожной запеканкой, бутылочки заморского питьевого йогурта и жёлтого спелого банана. Берзин распределил блюда по порядку их употребления на первое, второе и десерт, разложил на обеденном столе в строгом соответствии, добавил ещё чашечку горячего, дымящегося кофе и сел за трапезу… Но кушать не стал, а поразмыслив чуток, вскочил нетерпеливо из-за стола и вышел из кухни.

Увлечение собирательством живописи за тринадцать лет, что прошли со дня их знакомства с Аскольдом в купе поезда, никуда не делось, не улетучилось, не растворилось в суете дел и забот его многотрудного юридического поприща. Даже не умалилось ничуть. Напротив, выросло, поднялось, как на дрожжах, и теперь имело вид солидного, профессионального коллекционирования. Его собрание пополнилось сотнями новых редких картин, а имя Петра Андреевича Берзина зазвучало среди галеристов не тише, чем в профессиональной среде адвокатов. Он даже стал задумываться о выходе на пенсию, об оставлении юридического бизнеса, который отнимал у него почти все силы и время, и целиком, наконец, окунуться лишь в галерейное дело. Ведь это занятие получалось у него тоже неплохо, ещё как неплохо, и приносило не только доход, но и ни с чем не сравнимое удовольствие, радость от жизни, свежий вкус к ней. Только вчера он приобрёл новую для своей коллекции редкостную картину одного известного художника, за которой гонялся уже лет пять. И купил относительно недорого. Ему повезло. Вдова предыдущего владельца спешно распродавала собрание бывшего мужа по «бросовым» ценам, если можно применить этот термин к произведениям живописи. И Пётр Андреевич успел, чему был несказанно рад.

Вот и сейчас он, трепетно дрожа от предвкушения, входил в помещение своей домашней галереи, где стояло возле стены ещё упакованное его новое сокровище и ожидало. Волнительно, со страхом и нетерпением одновременно, как восточная невеста появления в брачном чертоге нового хозяина, который медленно одну за другой снимет с неё многочисленные одежды и оставит пред свои очи совершенно голой. Так чувствовал этот момент Пётр Андреевич, и ощущения молодой невесты всецело передались ему, наполнили его душу. Берзин бережно снял упаковку и отбросил, не глядя, в сторону. Затем аккуратно установил холст на мольберт, ощупал его легохонько одними подушечками чувствительных пальцев и отошёл на почтительное расстояние, любуясь картиной, почти задыхаясь от восторга, от осознания её нагой красоты и свежести. Особенно от ни с чем не сравнимого ощущения овладения ею. Ах, как это прекрасно! Ах, как волшебно!

Ещё предстояло одеть красавицу по-королевски – подобрать для неё достойный багет, заказать раму, – потом найти ей подобающее место в гареме-галерее, продумать освещение… Ну и конечно же обзвонить коллег-галеристов, поделиться радостью, похвастаться и обязательно пригласить на смотрины. Много дел предстоит, и всем этим он намерен заняться непременно сегодня.

Минут десять Пётр Андреевич постоял ещё возле картины, поразмышлял, поплескался простодушно в лёгких волнах волшебной силы искусства и решил вернуться к завтраку. Утвердительно убеждая себя самого, что нетерпение нетерпением, восторги восторгами, а ежедневные насущные дела, знаете ли, по распорядку, менять который он не намерен ни при каких обстоятельствах. Ну, если только совсем немножко…

На кухне ждал остывший уже кофе. Его он выпил залпом, как водку, держа чашечку за тонкое ушко двумя пальчиками с оттопыренным мизинчиком. И приступил к запеканке. Это была не простая запеканка, а целое произведение кулинарного искусства, вдохновенно приготовленное руками жены Берзина. Для её производства использовалось особое молоко – магазинным продуктам женщина не доверяла, – из которого она сама сквашивала кефир, а из последнего делала творог. Запеканка получалась изумительной по вкусу, ни на что не похожей, лёгкой, воздушной, таящей во рту как мороженое. И полезной необычайно, что для шестидесятилетнего человека немаловажно. Но сейчас Пётр Андреевич не ощущал никакого вкуса совершенно, он элементарно инстинктивно исполнял раз и навсегда установленный рацион, ни на йоту не отходя от принятого когда-то правила. Всем своим сознанием, мыслями, душой он был там, в галерее, с картиной. Любовно одевал её в новенькую раму, багет для которой уже сочинил в своём воображении. Примерял к ней то одно место на стене, то другое. Тщательно подбирал для неё соседок-подружек, рядом с которыми ей не будет скучно, в окружении которых она ещё больше заиграет, оживёт, расцветёт весенним маковым цветом… А куски запеканки просто летели в рот, как лопаты угля в паровозную топку, горели там, отдавая локомотиву всю свою энергию, свою душу, свой полёт. Тот мчался вперёд, не замечая ни часов, ни километров, нёсся к новым станциям, к новым целям, открывать которые ещё не устал, несмотря ни на возраст конструкции, ни на износ отдельных деталей и узлов.

Тут неожиданно зазвонил телефон. Пётр Андреевич не сразу услышал его, не вдруг понял природу и источник его звучания. Лишь многоопытное деловое чутьё среагировало, распознало значение и важность звука, подтолкнуло Берзина, вывело его из горячего плена мечтательной неги на простор холодной деловой активности.

– Ну кому там ещё неймётся? – проворчал Пётр Андреевич, встал из-за стола и направился к лестнице, ведущей на второй этаж дома к спальне.

Мобильник надрывался там, оставленный на прикроватной тумбочке, забытый, брошенный за ненадобностью. Берзин нехотя, неспешно поднимался по лестнице в тайной надежде, что звонившему надоест слушать длинные гудки, что он бросит трубку, оставит его в покое… хотя бы до завтра. «Ах, оставили бы меня все!».

Но телефон продолжал упрямо звонить. Видимо, кому-то Пётр Андреевич Берзин был очень нужен сейчас, необходим просто. Только ему-то, Петру Андреевичу Берзину нынче никто, ну абсолютно никто не нужен! Теперь ему как никогда хотелось побыть одному, вдали от суетного мира, от его бесконечных дел и напрягов, отгородиться от всего глухой необоримой стеной. Отчего мир так несправедливо, так неравнозначно для всех устроен? Почему мы так часто, очень часто остро нуждаемся в тех, кто в нас совсем не нуждается, не терпит даже нашего молчаливого присутствия рядом?! И наоборот. Как разрешить этот кризис? Как излечить болезнь, поразившую мир тупой, безнадежной эпидемией? Как примирить, развести эти мирновраждующие стороны без аннексий и контрибуций 68 ? Есть только один способ, всесторонний, всеобъемлющий, глобальный, энциклопедический, общий для всех и на все времена: «Во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, поступайте также и вы с ними». И другого пути нет.

68

Без аннексий и контрибуций – Аннексия (лат. ad nectere – присоединять) – официальное присоединение государством всей или части территории другого государства в одностороннем порядке. По международному праву аннексия – один из видов агрессии и в настоящее время влечёт международно-правовую ответственность. Контрибуция (лат. contributio – всеобщий вклад, общественный сбор средств) – платежи, налагаемые на побеждённое государство в пользу государства-победителя; во время войны оплачивается населением занятой территории, по окончании войны – правительством побеждённой страны.

На дисплее смартфона большими белыми буквами светилось имя вызывающего абонента: Богатов Аскольд Алексеевич. Пётр Андреевич вздохнул облегчённо – от Аскольда он не ждал никаких озадачивающих новостей. Скорее всего, это он сам озадачил Богатова ещё вчера, предупредив о возможной поездке на дачу. И вот Аскольд звонит, чтобы уточнить планы на сегодняшний день. Берзин не сыграл вчера «отбой тревоги», даже не подумал. Ну и что ж с того? Кто, в конце концов, тут хозяин? А кто его водитель? Пётр Андреевич принял вызов и поднёс аппарат к уху.

– Да. Приветствую тебя, Аскольд, – заговорил Берзин в трубку. – Ты знаешь, я забыл тебе вчера отзвониться, закрутился очень, извини ради Бога. Я не поехал сегодня на дачу. Так что отдыхай, у тебя сегодня выходной. Как твои дела? Всё нормально?

– Утро… доброе…, Пётр Андреич, – ответил Аскольд напряжённо-встревоженно, будто не услышав объяснения шефа. – У меня беда… Большая беда… Мне нужна ваша помощь…

Глава 22

Тем же утром статная, ухоженная, родовитая немецкая овчарка по кличке Лайма бегала, резвилась на газоне живописного берега Москвы-реки в Серебряном Бору 69 . Её хозяин, чуть только рассвело, вывел свою любимую суку до ветру, пока ласковое, игривое солнышко не выгнало захиревших от долгой зимней спячки москвичей на удобные, гостеприимные пляжи многочисленных зон отдыха столицы. И хотя вода в реке в мае ещё не очень тёплая, но свежий зелёный газон и прибрежный песок прогрелись вполне, а воздух напитался таким упоительным ароматом обновлённой травки и листвы, что усидеть дома в такую чудную погоду стало совсем невозможно. Поэтому в воскресные и праздничные дни пляжи Москвы-реки заполнялись отдыхающим людом с самого утра и гудели, как муравейник, до позднего вечера. Съезжались целыми семьями с полным выводком. Или шумными, временно холостыми компаниями. Были и парочки, не обременённые пока потомством и улизнувшие от навязчивой благоприязни друзей-подружек, чтобы побыть вдвоём. Попадались и одинокие особи, использующие удобную возможность представить прелести молодого тела не только ласковому солнышку, но и кому-то ещё, пока неизвестному, но уже заинтересованному.

69

Серебряный Бор (Хорошёвский лесопарк) – лесной массив на западе Москвы, в излучине Москвы-реки, на искусственном острове, образованном каналом Хорошёвское спрямление. Связан с проспектом Маршала Жукова автомобильным мостом. Является популярной среди москвичей зоной отдыха.

А пока ранним утром Москва только просыпалась да собирала насущные пожитки для цельнодневного отдыха на пляже возле реки, большой и живописный лесной массив вполне удовлетворял собой естественным потребностям породистых сук и кобелей собачьего сословия. Они хоть и не люди, но тоже москвичи, тоже живые и также хотят побегать-порезвиться на просторе, размять мышцы, подышать свежим воздухом, отдохнуть от тесных, малоприспособленных для животины городских квартир.

Лайма была ещё молодой и весьма резвой сукой. Она отчаянно любила раздолье и свободу, когда ничто не стесняло её крылатую собачью душу, когда её здоровое тело, до краёв налитое силой, могло показать всё, на что оно способно, не опасаясь ничего разбить или сломать нечаянно. Ведь это так важно для преданной псины продемонстрировать хозяину свои таланты и возможности. Это только кажется, что он командует. Ему кажется. Пускай он чувствует себя властелином и чуть ли не богом для неё. Пускай тешится. Все знают, что настоящим хозяином, покровителем и защитником этого слабого, неповоротливого, пузатого человеческого существа является она, Лайма. Ведь недаром же он нанял хорошего специалиста-кинолога да ещё отвалил ему немалые деньги за то, чтобы тот научил его условным движениям и кричалкам, благодаря которым он сможет угадывать все самые заветные собачьи желания и исполнять их в полной мере. Вот и сейчас Лайма искусно находила для него палочку – срубленный кем-то метровый сук дерева, – резво и проворно приносила, клала к ногам и умным собачьим взглядом говорила: «А ну-ка закинь её куда подальше, а я отыщу и принесу как лёгкий прутик. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как я обернусь». И стремглав неслась вслед за брошенной дубиной, куда бы та не летела – хоть в воду, хоть на сушу, хоть к чёрту на рога. Вот раздолье! Вот чудо понимания и взаимного служения друг другу человека и собаки! Должно быть, в том и заключается волшебная тайна симпатии, когда каждый, позволяя владеть собой, тем не менее, вполне владеет ситуацией.

Лайма уже раз двадцать слетала за большим сучковатым дрыном и порядком утомила хозяина, когда тот, чтобы обхитрить псину, подобрал палочку полегче и забросил в густые заросли кустарника. Подальше. «Теперь ни за что не принесёт… Легче иголку в стоге сена отыскать…».

Собака привычно бросилась было за снарядом, но вскоре вернулась… ни с чем…

– Ага! Не нашла! – ликовал человек, будто Наполеон, одержавший победу при Ватерлоо. – Ну, что остановилась? Беги, ищи.

Но собака никуда не побежала, а только нервно прыгала на месте, лаяла, скулила отчаянно и всё рвалась в сторону кустов, но тут же возвращалась назад.