Предания вершин седых

Как от мороза, съёжилась Олянка от печальных слов и сурового взгляда... Будто заморозки весенние дохнули на готовый распуститься бутон сердца, и оно помертвело. Сон был это или явь, а слёзы покатились по её похолодевшим щекам самые настоящие. Чудесная сказка, едва коснувшись её, уже собиралась упорхнуть прочь, и душа вмиг осиротела, озябла, лишённая света, надежды и нежности.

— Нет, не говори так, — еле пролепетала Олянка, заикаясь от всхлипов. — Ведь я видела твои очи в снах! Чует моё сердце, это не может быть ошибкой!

— Я бы и рада в это поверить, — вздохнула Радимира, вытирая пальцами мокрые щёки девушки. — Но я не знаю, что и думать... Нет нам дороги на запад, не берут дочери Лалады в супруги воронецких девушек. А коли кто границу нарушит — быть опять войне. Не знаю я, как быть, голубка!

Грустно шелестели ивы, померкло зеркало воды, солнце спряталось за облаками. Олянка тихо рыдала, обхватив руками колени, а Радимира, не зная, как её успокоить, сидела подле неё, обнимая осторожно за плечи.

— Олянка, голубка ты моя белая... И моё сердце на части рвётся, поверь. Едва увидела тебя — и душа откликнулась и не хочет тебя отпускать. Не верю я, что нет никакого выхода... Знаешь, что я сделаю? Я пойду к княгине Лесияре и расскажу всё. Может, и даст она добро на наш союз.

Надежда ожила, облака разошлись, и солнце вновь улыбнулось ласковым янтарём. Олянка встрепенулась, прильнула к Радимире, запуская пальцы в русые пряди и утопая в серых глазах с золотыми ободками.

— Ох, Радимирушка, хорошо бы, если так! И моё сердце с одного взгляда загорелось к тебе... Не хочу я женихов — с тобой быть хочу! Забери меня в Белые горы...

— Голубка моя... — Дыхание женщины-кошки коснулось лба девушки, следом мягко прильнули губы.

Они тонули в янтарной бесконечности заката, сидя плечом к плечу под ивами, пока Олянку не сморил сон... внутри сна. Убаюканная журчанием реки и нежным мурлыканьем, она сомкнула веки.

И проснулась под теми же ивами, но солнце уже давно зашло — только жёлтая полоска догорала на западном краю неба. Женщины-кошки нигде не было, и местность снова изменилась. Ушло из неё что-то... Живое дыхание, одухотворённость и разум исчезли, плоской и холодной стала земля, трава — жёсткой, а серебряная гладь реки — сумрачной и печальной. Душа ушла из этих мест, и всё вокруг стало мёртвым, блёклым, пустым, ненужным.

Невидимая тяжесть пригибала Олянку к земле, когда она плелась домой. Родители её уж хватились.

— Ты где пропадаешь, гулёна? — накинулась на неё матушка.

— Не шуми, мать, — усмехнулся отец. — С добрым молодцем, наверно, заболталась... Забыла ты, что ль, как сама молодой была?

Тут матушка вдруг заметила:

— Ох, дитятко, да на тебе лица нет! Что стряслось?

Не нашла Олянка в себе сил рассказать всё как есть, поэтому отмахнулась:

— Да ничего не случилось, голова просто разболелась. Уснула я у реки на солнышке.

— А я говорила, что на закате солнца спать нельзя, голова болеть станет! — назидательно подняла матушка палец. — Вот после заката — сколько угодно.

Бессонной была эта ночь для Олянки. Только под утро забылась она короткой, бесплодной, томительной дрёмой, а там уж и матушка поднялась, печь затопила, посудой загремела. Отец тоже поднялся и стал собираться на работу. Слышно было, как он смеётся и тормошит заспанных младших дочек, а те пищат, стонут и не хотят вставать. Эта ежеутренняя возня была милой, привычной, Олянка часто и сама вскакивала под неё со смехом, но сейчас тоскливо и беспокойно было у неё на душе. Как-то там Радимира? Поговорила ли с княгиней? Если да, то что ей та ответила? Не до смеха Олянке было, беду душа чуяла.

А что, если всё это лишь померещилось ей? И не существовало никакой Радимиры на самом деле?!.. Что, если закатное солнце сыграло с ней злую шутку — напекло голову, замутило разум, напустило видений? И излучина реки — тоже не лучшее место. Там, где что-то гнётся, ломается — сила дурная, болезненная. Там и деревья кривые, и воздух странный, будто не хватает его: жадно ловит его грудь, тянет в себя, а всё никак не надышится... От этой мысли Олянка будто в ледяную пустоту провалилась.

Нет, не могла Радимира взяться в её голове просто так, ниоткуда. Ведь до сих пор Олянка о кошках и не помышляла, с чего бы они стали ей сниться? Неоткуда было взяться таким мыслям и мечтам, не могла она сама Радимиру выдумать.

Следующим вечером Олянка не стала ложиться на коварном закате, дождалась сумерек, но от тревоги сон долго не шёл к ней. Ночь опять выдалась тёплая и душная, в открытое окно воздух еле струился. Ни ветерка, ни свежести — никакого облегчения. Покрываясь испариной, Олянка ворочалась в постели. Спала она отдельно от младших, в своей собственной светёлке; как только выпорхнет она из родительского гнезда, комнату займёт следующая по старшинству сестра — так было задумано. Но «невестина светёлка» мало того что была крошечной и тесной, так ещё и не отапливалась, и зимой Олянка спала одетой, накрывшись набивным пуховым одеялом и овчинным полушубком. Зато окно выходило на юго-восток, и в ясные дни светёлку заливали солнечные лучи. Сидя возле окна за рукодельным столиком, Олянка вышивала, штопала, шила младшим рубашки и портки.

Не удалось ей увидеться с Радимирой в эту ночь. Уснула Олянка к первым петухам — просто провалилась в глухую и душную черноту без сновидений. И опять утро, матушкины хлопоты и возня батюшки с сестрицами...

— А кто у меня такие сони-засони? — щекотал он девочек. — Кто до третьих петухов дрыхнуть любит? А ну, поднимайтесь, а то оладушек горяченьких кому-то не достанется!

— Батюшка, ну, можно ещё одним глазком подремать? — стонали дочки.

— Можно-то можно, да только матушка второй раз завтрак стряпать не будет! — густым, нутряным басом смеялся отец.

— Спите, сестрицы, спите, — вторили ему братья. — Кто спит, тому еда не нужна. Мы за вас ваши оладушки съедим!

— Нет, нет! — сразу зашевелились девочки. — Оладушки наши не трогайте!

Олянка вышла к завтраку не выспавшаяся, хмурая. В душе ныла тоскливая неизвестность. Может, Радимира хотела увидеться с ней, а она не смогла впустить её в свой сон? Или это из-за того, что уснула она поздно? Радимира, наверно, уж встала к тому времени...

Весь день не находила она себе места. Из рук всё валилось, матушка диву давалась да головой качала.

— Неужто и впрямь ты в кого влюбилась, дитятко?

А Олянка и рада бы правду сказать, сердце своё излить, да уста ей смыкала холодным перстом тревога. Не могла она об этом говорить, пока ничего не ясно, ничего не решено. Нескончаемо долгим был этот день... Уж сколько дел переделала она, а ему всё конца и края не видно, всё солнышко печёт без жалости, будто насмехаясь над нею. Любила Олянка светило дневное, но сегодня злым оно ей казалось. Но вот склонилось-таки солнышко к закату, а там и сумрак прохладный накрыл город. Мало стало прохожих на улицах, торг закрылся, мастера тоже свои труды закончили, и батюшка домой пришёл к ужину. Матушка ему шепнула что-то, и оба родителя поглядели на Олянку. Наверно, ждали они вскорости сватов к старшей дочке, а что она могла им сказать?! Душа рвалась и металась, пташкой перелётной стремилась к Радимире...