Предания вершин седых
Шрифт:
Ночь принесла наконец освежающую прохладу. С мыслями о женщине-кошке закрыла Олянка глаза...
А открыла их уже на залитой лунным светом лесной полянке. Огромные старые деревья окружали её тёмной стеной, молчаливые и что-то знающие. Что за тайну оберегали они? Не несла ли она сердцу Олянки горя горького?..
— Олянушка, голубка моя...
Девушка встрепенулась, обернулась на голос. Радимира стояла перед ней без кафтана, в одной вышитой рубашке, подпоясанной кушаком, и голубоватое серебро лунного света делало её лицо грустным и бледным. Обмерла Олянка, будто ледяным панцирем скованная: ещё до того, как уста женщины-кошки заговорили, она знала ответ...
— Горлинка моя, государыня Лесияра не дала разрешения на наш брак... — Приблизившись к девушке, Радимира мягко
Как птица, на лету подстреленная, осела Олянка на траву: подогнулись колени, не стало сил держаться на ногах. Радимира опустилась рядом с ней, не сводя с девушки печально-пристального, серебристо-влажного взора.
— Знаю, что ты сейчас чувствуешь, голубка. И я чувствую себя не лучше. Но после разговора с государыней я пошла к Хранительнице Бояне... Она заведует княжеским книгохранилищем и ведает многие премудрости старины. Умеет она делать гадание на буквицах — знаках письменности древней, от которой нынешнее наше письмо пошло. Выбиты эти знаки на маленьких пластинках золотых. Ежели те буквицы раскинуть, то в том, как они лягут, можно прочесть, что для тебя благо, что худо, что в минувшем было, что в грядущем тебя ждёт, а ещё судьбу они указывают. Не всякий их прочесть и истолковать может, а только мудрые да знающие люди.
— И что же те буквицы сказали? — еле двигая обескровленными, сухими губами, спросила Олянка.
Радимира хмурилась, прятала взор в тени сдвинутых бровей. Напрасно лунный свет пытался заглянуть ей в очи, прояснить их, озарить — оставались они печальными и тревожными.
— Я надеялась, что буквицы мне на тебя укажут, — промолвила она наконец. — И хоть какой-то намёк дадут на то, что ты — судьба моя, и что не ошиблись мы. Но выпавшее в них весьма смущает меня.
Охваченная холодящей волной страха, Олянка придвинулась к женщине-кошке, обвила руками за шею.
— Что, что они тебе показали? — спрашивала она, запуская пальцы в мягкие пряди волос и лаская кисточки на острых ушах Радимиры. — Что?.. Опасность? Погибель?!
Вздох, сорвавшись с уст белогорянки, коснулся уст девушки. Во взоре Радимиры мерцали лунные искорки, грустно-ласковые, светлые. Она пропустила между пальцами прядку вороных волос Олянки, нежно заправила ей за ухо.
— О худом не думай, горлинка, не бойся ничего, — улыбнулась она. — Хранительница Бояна сказала, что такое сочетание буквиц трудно поддаётся толкованию. Она знает лишь, что там есть «Навь» и «выстраданная любовь».
От слова «Навь» на Олянку будто зимним ветром дохнуло, и она зябко прильнула к Радимире. Та, поглаживая её по волосам, скользила губами по её лицу, ласкала тёплым дыханием.
— Я не могу ослушаться государыни и нарушить условие мира между нашими землями. Пересекать границу нельзя обоюдно — и вашему народу, и нашему. Я не смогу коснуться тебя наяву, моя светлая голубка... Но могу сделать тебя своей женой здесь, в наших снах.
Лунный свет переплетал свои лучи между их ласкающими руками, пытался вклиниться в поцелуи, лёгкие и почти невесомые, как тёплый ветер. Рубашка соскользнула с тела Олянки; спину её щекотала трава, а грудь — горячие губы Радимиры.
С этой ночи нежеланным и нелюбимым для Олянки стало солнце. Каждый день она ждала сумерек, чтобы погрузиться в сон и увидеть женщину-кошку, к которой её сердце так приросло и прикипело — хоть с кровью отрывай. Прикосновениям в снах немного не хватало яркой, ощутимой осязаемости, но они могли путешествовать по чудеснейшим, чарующе красивым местам. То лес окружал их и надёжно укрывал под мерцающим зелёным шатром, то горное озеро раскидывалось перед ними нестерпимо ярко сверкающей гладью, то колыхался и стрекотал песней цветущих трав широкий солнечный луг... Сон и явь поменялись для Олянки местами: в снах проходила её настоящая жизнь, а дни стали бледными, томительными, ненужными. Ах, если бы можно было вычеркнуть, выбросить эти тоскливые часы ожидания новой встречи!
Впрочем, Олянка вскоре примирилась с этим и научилась находить прелесть даже в ожидании. На её побледневшие щёки вернулся румянец, а на уста — улыбка. Часто, вышивая в светёлке, она мурлыкала себе под нос песни Белогорской земли, услышанные от Радимиры — и будто женщина-кошка была здесь, рядом. Родители, обеспокоенные её унылым видом, воспрянули духом. Однажды только матушка спросила:— А что за песни ты поёшь, дитятко? Никогда таких не слыхала.
— А это я сама сочиняю, матушка, — с улыбкой выкрутилась Олянка.
Конечно, то была неправда, но сказать об истинном положении вещей девушка не решалась. И сердце её сжималось в зябкий комочек, когда речь заходила о женихах, о сватовстве... Расспросы родителей о том, мил ли ей кто-нибудь, заставляли Олянку замыкаться. Неуютным осенним ветром дышала сама мысль о том, чтобы выйти замуж. Олянка считала себя супругой Радимиры, сердце её было занято. Много пригожих парней на неё засматривалось, но никому она не могла ответить взаимностью. Их внимание её раздражало, а те считали её заносчивой недотрогой.
Олянка слыла первой красавицей в городе, и сваты в доме бывали частенько, но раз за разом девушка отвечала отказом. Родители печалились, дело доходило порой до ссор.
— Доченька, этак ты никогда замуж не выйдешь! — сердилась матушка. — Так в девках и останешься! Ну неужели никто не люб тебе? Стольким хорошим парням ты отказала! Со столькими хорошими семьями мы могли бы породниться! Уже младшие сестрицы в пору входят, а ты всё никого не выберешь!
— Никто мне не люб, — упрямо отвечала Олянка. — А против моей воли, против сердца моего вы меня не сосватаете. Уж тогда меня из дому выгоняйте, коли вам так надо поскорее младших сестриц пристроить.
Снова и снова повторялись эти разговоры. Не знали родители, что в сердце Олянки жила Радимира, и ей она хранила верность...
А однажды, опять на закате, пошла девушка к реке, к любимым ивам — шёпота их послушать, мудрости внять да водице печаль свою отдать. И вдруг услышала она стук копыт: то вдоль речного берега скакал верхом молодой парень. Спрыгнув с седла, он подвёл белого коня к воде, чтобы напоить. Пока конь утолял жажду, добрый молодец глядел вдаль, щуря глаза на закатное солнце. Судя по богато вышитой рубашке и сапогам, происходил он не из простой семьи, да и седло со сбруей выглядели дорогими. Наружность его была довольно приятна: русые волнистые волосы, мягкая и негустая, чуть вьющаяся бородка, большие светлые глаза, красивые брови — шелковистыми дугами. Олянка напряглась, ожидая, что сейчас тот подойдёт знакомиться, но этого не произошло. Парень скользнул по ней задумчивым взглядом, но в её сторону не сделал и шага. Конь принялся пощипывать сочную траву, а незнакомец бродил по берегу и любовался закатом, ивами, чистым небом... А на Олянку не обращал внимания, будто её и не существовало. Не то чтобы это задело женское самолюбие девушки; встреч с парнями она и не искала, но такое равнодушие было непривычным. Хотя, с другой стороны, хорошо, что тот и не думал приставать. По крайней мере, можно было не уходить с любимого места.
Сочтя, что конь достаточно попасся, молодец вскочил в седло и уехал, а Олянка осталась размышлять об этой странной встрече. Встав наконец с нагревшейся за день земли, она медленно и задумчиво побрела домой. Ночью её ждало свидание с Радимирой.
Спустя несколько дней она опять повстречала того молодца на том же самом месте. А потом они почти каждый день стали там видеться. Ни тот, ни другая не делали попыток заговорить друг с другом. Парень пас и поил своего коня, непродолжительное время любовался закатом, а потом уезжал. Когда он не появился в течение нескольких вечеров, Олянка даже забеспокоилась немного, но глубокого следа это в её мыслях и душе не оставляло. Ну, нет его и нет — может, где-то в другом месте катается. Затем парень снова появился, но очень бледный, до голубоватых теней под глазами. Спешившись с коня, он отпустил его пастись, а сам сел на траву и обхватил руками голову. Он покачивался и постанывал. Преодолев испуг и нерешительность, Олянка осмелилась приблизиться.