Предатель. После развода

— Милая мамочка? — Боря приподнимает брови. — Правда? Милая мамочка? — повышает голос. — Может, мамочка-истеричка?

Я встаю.

— Ты берега путаешь, дружочек, — глухо и строго говорю я. — И наглеешь. Может, ты прав, Борь, и мне стоит твое воспитание сейчас отдать в руки твоего отца. Меня ты элементарно не уважаешь. Я с тобой хочу, как со взрослым, а ты топаешь ножками и падаешь на спину. Хочу папу обратно! Хочу папу обратно! — делаю паузу и медленно выдыхаю. — Это тебе не коробка лего, мелкий ты засранец.

Выхожу. Хочу хлопнуть дверью, чтобы показать, как я сильно разозлилась, но не позволяю себе подобной показушности.

Закрываю дверь медленно и с тихим щелчком.

Борька рычит и, похоже, бьет подушку.

Я не смогу его сдержать, и он пойдет в разнос. Ему сейчас нужна мужская рука. Да мне горько и обидно, но вариант, в котором Герман берет под полный контроль сына, логичен, ведь у мамы перед сыном нет никакого авторитета.

А Афинка?

Что будет с Афинкой? Она уже начинает скучать по брату, когда тот уходит к папе. Она уже просится с ним.

Я хочу кричать, бросать вещи и биться головой о стену.

Идеальный развод — это не тогда, когда два человека стараются быть взрослыми и адекватными.

Идеальный развод — это тогда, когда муж-урод сваливает в неизвестном направлении, бросает детей и спивается где-нибудь на помойке.

— Мама, — ко мне по коридору шагает Афинка с небольшой мисочкой в руках, — смотри.

Подходит и поднимает с улыбкой миску:

— Осьминог из сосиски, — заливисто смеется, — папа сделал. Много-много осьминожек.

И, правда, маленький забавный осьминожек. У него даже глазки есть из гвоздичек. Прикусываю кончик языка. Афинка такая счастливая сейчас, что мне от ее детского восторга больно, как маме, с которой нет таких улыбок.

Эти улыбки расцветают лишь тогда, когда мама и папа рядом. Не по отдельности, а вместе.

— Смешной, да?

Глава 16. Ты с нами поужинаешь?

— Боря, — Афинка стоит двери, за которой затихарился ее брат. — Боря…

И выходит у нее не “Боря”, а “Бойя”.

— Я тебе хочу показать…

— Уходи. Я злой.

Афинка поджимает губы, раздувает ноздри и смотрит на меня в ожидании того, что я сейчас приструню старшего брата. Крепко держит мисочку с осьминожкой из сосиски.

— Фи, — слабо улыбаюсь, — Боря, правда, сейчас злой. Пусть побудет один.

Афинка ставит миску на пол и говорит в стык между дверью и косяком:

— Я тоже злая.

Замолкает, выжидает несколько секунд и тянет ручку двери вниз.

— Афинка, блин!

— Я злая и ты злой, — бурчит она и подхватывает миску, — все честно.

Вместо умиления, мое сердце стискивает когти холодного отчаяния. Афинка любит Борьку и если он рванет сейчас жить с концами к Герману, то она будет скучать. Нет, тосковать.

Я проигрываю.

— Афинка, уходи!

— Смотри!

— Не хочу!

— Смотри!

— Да блин! Ты меня достала!

— Смотри! А то плакать буду!

Стискиваю зубы и шагаю на кухню, на которой по-хозяйски без стыда и совести возится Герман.

Когда он приходит на выходных к Афинке, то он не только с ней играет, гуляет, но и готовит обеды и ужины. Это все оговорено, подтверждено, но сейчас красный фартук поверх белой рубашки и брюк меня бесит

— Что ты творишь?! — цежу я сквозь зубы и плотно закрываю за собой дверь.

— Ты бы не могла мне пояснить, что ты имеешь в виду? — помешивает деревянной ложкой макароны в высокой кастрюле.

— Ты мне мстишь?

— Анфис, я не буду сейчас с тобой играть в угадайку и пытаться понять, что ты своими договоренностями и намеками пытаешься мне донести, — откладывает ложку и подхватывает кастрюлю за ручки. — Я готовлю ужин в ожидании, когда Боря чуток остынет.

Сливает воду в раковину. Поднимается густой пар.

— Неужели ты просто не можешь взять и исчезнуть из нашей жизни? У тебя уже новая любовь, — в бессилии перед Германом, который внезапно в нашей жестокой игре под названием развод набрал больше очков, чем я.

— У нас общие дети, Фиса, — отставляет кастрюлю с макаронами и лезет в холодильник за сливочным маслом.

— Роди новых, — медленно выдыхаю я. — Новых с новой женщиной.

Герман оглядывается и вскидывает бровь, и я чувствую себя под его уничижительным взглядом дурой.

— Родить новых, а со старыми сделать вид, что их и не было вовсе? — усмехается. — Так, что ли? Слушай, я не исчезну из их жизни, но согласен с тем, что нам с тобой стоит немного изменить формат общения. Поэтому я и поднимаю вопрос, что я уже могу брать Афинку к себе, а не мозолить тебе глаза здесь. Ее с Борькой будет забирать и возвращать мой водитель.

— Ты не понимаешь…

— Конечно, попробуем сначала на ночь оставить, — Герман невозмутимо вскрывает пачку сливочного масла. — На две. И я думаю, что если рядом будет Борька, то адаптация пройдет быстрее.

— И с ними рядом будешь не только ты, — медленно проговариваю, — но и Диана.

— Да, адаптация ждет нас всех, — ножом отделяет четвертую часть масла от брикета и кидает в макароны. Переводит на меня взгляд. — Ты думаешь, что Диана может навредить моим детям?

— Нашим, — я аж поскрипываю зубами, — это наши дети. Не твои, а наши. И, знаешь, для нее они будут чужими.

— Ясное дело, что ей придется налаживать отношения с Борей и Афиной, — голос Германа вновь отдает холодом и раздражением, — я с этим не спорю.

— И каждая женщина лучше своих заведет, чем будет возиться с чужими…

— А вот это, Фиса, касается только меня и Дианы, — его глаза недобро темнеют. — Не лезь в мою постель.

— Идем, идем… — до меня доносится голосок Афинки, которая нетерпеливо взвизгивает, — ну, идем! Идем! Я хочу кушать! А без тебя не буду! Не буду! — прорезаются громкие резкие нотки истерики. — Пошли! Боря! Я буду кричать! Мам! Пап!

— Ты с нами поужинаешь? — Герман вновь спокоен и сдержан. — Или, как обычно, спрячешься в своем кабинете за тряпками?

Глава 17. Последний ужин

Сидеть за одним столом с бывшим мужем?

Как это назвать, если не абсурдом?

Это уже не семейный теплый ужин, после которого мы могли посмотреть фильм, подурачиться, а затем пойти спать в одну кровать и под одно одеяло.

Я не могу.

Возможно, мама права, и я совсем не повзрослела, но это не в моих силах взять и переключиться на холодную, разумную и логичную женщину.