Предатель. После развода

Эта неловкость и вина будет расти.

— Буду ждать, — повторяю я. — Ключи у тебя свои есть. Никто не лишает меня родительских прав, и я все еще твоя мама. Душная, да, но мама.

В глазах Борьки вспыхивают слезы.

Я знаю, что он меня любит, и это любовь очень сложная и резкая на поворотах. Он — подросток, и характер у него никогда не был сахарным. Он такие веселые ночки нам с Германом устраивал, что мы оба худели.

— И я тебя люблю, Боря, — говорю спокойно, а в груди сердце и легкие перемололи в фарш. — И буду любить. Увы. Ты влип, Борька.

Раздувает ноздри, поджимает губы. Он тоже сейчас может взорваться злыми и отчаянными слезами.

— Ничего, — пожимаю плечами. — Поживешь с отцом и, я так понимаю, с Дианой. Все это знакомство было же не просто так, да?

— Как начну называть ее мамой…

Тут я уже смеюсь.

— Пожалей ты эту ромашку, — хмыкаю.

— А если я с ней подружусь, а?

— Дружи, — серьезно отвечаю я. — И она по возрасту к тебе ближе, чем я. Может, будете ты, папа и Диана вместе рубиться в игры.

Картинка того, как моему сыну весело с отцом и “мачехой”, в голове вырисовывается слишком четкая. По сердцу пробегают острые коготки ревности.

В комнату заходит Афинка. Держит в ручках игрушечную чашечку и блюдце. Смотрит на меня с детским вызовом. Ставит блюдце и чашечку у моих ног и деловито уходит, встряхнув волосами.

Недоуменно переглядываюсь с Борей, который вздыхает и кидает джинсы на кровать:

— Тебя пригласили на чай, если ты не поняла.

— Да, не поняла.

— Вот я тебе расшифровал, — вновь шагает к шкафу, — иди. Я тут сам справлюсь.

— Самостоятельный, — улыбаюсь я. — А ведь еще недавно я тебе подгузники меняла.

Борька медленно разворачивается ко мне. Моргает и молчанием намекает, что я переборщила. И я согласна.

— Ладно, — наклоняюсь и подхватываю пластиковые блюдце и чашечку. — Сказала лишка. Признаю.

Глава 22. Чайная церемония

Захожу в детскую Афинки.

Посреди комнаты низкий круглый столик. За ним на стульчиках рассажены куклы. По правую сторону от них на полу по-турецки сидит Герман с игрушечными чашечкой и блюдцем в руках. Напротив него — деловая выбражуля Афинка, которая, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губым.

Где она научилась оттопыренному мизинцу? Я такому точно не учила. Смотрю на Германа и вздыхаю.

Он тоже оттопырил мизинец. Ну, теперь все ясно.

Прохожу к столику и опускаюсь на белый ковер с толстым, густым и мягким ворсом.

— Папа, налей маме чай, — с наигранной строгостью и высокомерием говорит Афина.

— Да, миледи, — ласково отвечает Герман.

Отставляет свою чашечку на блюдце и подхватывает игрушечный чайник. Смотрю на Германа и медленно моргаю, намекая свои усталым выражением лица, что я сдаюсь.

По крайней мере, на сегодня я принимаю поражение.

— У нас тут жасминовый чай, — невозмутимо вещает Герман и подносит пустой чайник к моей чашечке. — Волосами единорога.

Несколько секунд недоуменного молчания, и я спрашиваю:

— Что?

— С волосами единорога, — Герман наклоняет чайник и поднимает взгляд, от которого у меня сердце ухает куда-то в кишки. — Мне сказали, что волосы единорога сладкие.

— Да, — серьезно кивает Афинка. — Они вместо сахара.

Мой зрительный контакт с черными глазами Германа слишком затягивается. Руки слабеют.

Я выдыхаю, сглатываю и моргаю, чтобы затем перевести взгляд на Афинку, которая причмокивает в игрушечную чашечку:

— Вкусный чай.

Моя маленькая крошка.

Игры в кукол с отцом не должны быть для нее событием или праздником, как сейчас. Сладкая моя булочка.

Сердце пронизывает острая нить сожаления, что у нас в семье случилось вот так.

— Продегуйстируйте, мадам, чай с единорожьими волосами, — Герман отставляет чайник. — Заварен по особу рецепту, — подмигивает Афинке, которая смущенно хихикает в чашечку и довольно щурится.

А после кокетливо протягивает чашечку:

— Еще.

— Конечно, миледи.

Если я позволю себе поплакать, то я буду реветь и реветь. Например, это игра в чаепитие просто рвет сердце на части болью, обидой и сомнениями, что я хорошая мама.

Я ведь не позволила Герману остаться рядом. Как женщина я имею полное право отказаться от предателя, не идти с ним на контакт, но как мать?

Герман “подливает” чай Афинке, которая в ожидании смотрит на меня.

Я подхватываю чашечку. Подношу к губам, и Афинка неодобрительно качает головой. Я что-то делаю не так.

— Мизинец, — шепчет Герман, подавшись в мою сторону. — Дело в мизинце.

Я замираю. Его шепот обжигает шею. Медленно поворачиваю к нему лицо, и он, совершенно не смутившись того, что он слишком близко, тихо говорит:

— Вот так.

Оттопыривает мизинец.

Ненавижу его. Ненавижу. И эта ненависть родилась из любви, и ночью обратится в густую тоску.

— Поняла, — отвечаю и оттопыриваю мизинец. — Какие у вас тут строгие правила.

— Как же быть на чайной церемонии без правил?

Отвожу взгляд и делаю “глоток” жасминового чая с волосами единорога:

— Мммм, — тяну я. — Какой изысканный вкус.

Я не хочу быть разведенкой.

Я бы не отказалась от роли вдовы. У вдов есть преимущество. Их не сжирает ревность и обида.

— У единорогов определенно есть малиновый привкус, — хмыкает Герман, глотнув воображаемого чая.

Афинка опять смеется.

— Ты же со мной согласна? — шутливо спрашивает меня Герман. — Есть что-то малиновое.

Ждут ли Афинку чайные церемонии с его новой любовью? Может, моя дочь однажды скажет мне, что со мной совсем неинтересно играть, а вот с Дианой — очень. Она смешная, живая и знает, какие единороги на вкус.

— Может быть, — неопределенно отвечаю и оставляю чашечку.

Игры играми, но они лишь оттягивают момент истины.

— Борька сегодня едет с папой, — смотрю на Афинку, и к горлу подступает ком. Я сейчас в очередной раз напугаю Афинку и сделаю ей очень больно. — Он съезжает… Борька теперь будет жить с папой.

Глава 23. Папа не соревнуется

С замершим сердцем жду визгов на спине перевернутый столик, но Афинка подносит игрушечную чашечку к губам и деловито говорит: