Предатель. После развода

Моя мама приняла внебрачную дочь отца. Стала для нее матерью. Не на словах. И ни разу за все эти годы она не обмолвилась о том, что Анечка ей неродная.

— Мама немного побурчала, — Аня подпирает лицо рукой, — дыма было столько, ужас… А папа съел горелые печеньки и даже не понял.

Смеюсь, а затем резко замолкаю и прижимаю ладонь к глазам, потому что могу разрыдаться.

Я уже не девочка.

Я сама мама, но ничего не понимаю в это дурацкой жизни. Сын от меня сбежал, а с бывшим мужем так и не могу спокойно поговорить о том, что он сделал мне больно.

— Давай возьмем Афинку и поедем к нам, — шепчет Аня. — Послушаешь нытье Андрея, как он устал, что ему много задают.

Андрей — наш младший брат. Почти ровесник Борьки. Разница — семь месяцев. Да, моя мама отцу еще одного ребенка после всей некрасивой истории с его изменами родила.

— Он всех достал, — Аня цыкает. — Пусть на тебя переключится. Поехали, а?

— Не могу.

— Почему?

— Потому что, — убираю руку с лица, — не могу. Это никак не решит того, что я оказалась в глубокой жопе, Анют.

— Поможет, — хмурится.

— Ой да перестань, — отмахиваюсь. — Мама и папа с разговорами, конечно, не полезут, потому что им хватило прошлого раза, когда я накричала, чтобы они не лезли.

— Кричала ты громко, да.

— Я знаю, — отворачиваюсь и скрещиваю руки на груди. — Спрашивать не будут, но в глазах я буду видеть их беспокойство, тревогу…

— Но они правда волнуются, Фис, — шепчет Аня. — Мы все волнуемся и не знаем, как помочь.

— А никак не надо мне помогать, — сглатываю ком слез, — не надо. Я сама должна все решить. Сама. Я взрослая девочка.

Поджимаю губы, потому что они начинают дрожать.

— Ну, хочешь, я останусь? — тихо предлагает Аня. — Буду вместо Борьки.

— Что? — недоуменно спрашиваю я и перевожу взгляд на сестру.

— Я тоже умею психовать, — кивает она, — разбрасывать вещи, оставлять грязные тарелки по всем углам и меня тоже надо возить в универ, как в школу. и меня тоже тяжело разбудить и, как Борька, я тоже не люблю манную кашу. Как тебе? А еще, — он охает, — тоже промахиваюсь мимо корзины белья, не закрываю зубную пасту и когда чищу зубы, заплевываю зеркало.

Мило улыбается и аккуратно складывает ручки на столе, ожидая моего ответа. Я молчу, а после короткого смешка я в голос хохочу.

— А что? — Аня фыркает. — А еще умею обувь разбрасывать в разные стороны.

— Да! Он так делает! — сквозь смех говорю я. — Один ботинок сюда полетел, другой — туда!

— Это что-то наше, — Аня улыбается, — не от Германа.

— Наше, — вздыхаю, — он на меня похож.

— И в жопу Германа, — вдруг зло заявляет Аня. — Есть другой план. Вызываем маму, оставляем ее с Афинкой, а сами тусить. Не знаю, где и как. Я же не тусовщица, но надо потусить, — выжидает несколько секунд и печально спрашивает, — опять нет?

— Не хочу, Анют.

— А чего хочешь?

Германа хочу. Хочу, чтобы он сейчас сидел передо мной и держал меня за руку, а я все эти два года убегала от него, когда он пытался коснуться меня, серьезно поговорить и все обсудить.

Чего я боялась?

Да и так понятно чего. Услышать от любимого человека то, что я не идеальная и что в чем-то у него были серьезные недовольства, которые я упрямо игнорировала. Не хочу я знать, где я лажала по мнению Германа.

Ведь тогда и я взорвусь претензиями. И будет больно, как в агонии перед смертью. Сейчас боль хроническая, и я еще верю, что смогу ее задавить. У меня ведь до Дианы почти получилось.

— Мы можем потусить и тут, — Аня пожимает плечами. — На кухне. Какие тусовщицы, такие и вечеринки, да? Я там у тебя в холодильнике видела бутылку шампанского, — хитро щурится, — давай напьемся, а потом напишем твоему бывшему, какой он козлина. Или даже позвоним! — вскидывает руку в мою сторону и грозит пальцем. — Да, позвоним! И начнем допрос, как там устроился Борька. Потребуем от отца-молодца четкий отчет. Нефиг расслабляться! И, вообще, — резко встает, — я сама ему сейчас возьму и позвоню, мудила!

— Аня...

— Вы мне надоели! — сердито отзывается она и кидается прочь из кухни. — Мама и папа тебя послушали, а я не буду!

Глава 26. Скажи!

— Назло маме решил переехать ко мне?

Папа бегло смотрит в зеркало заднего вида.

Бесит.

Не хочу ехать с ним, но и с мамой остаться сейчас стремно.

С каждым из них стремно, и с каждым новым днем становится все хуже и хуже.

Может, свалить к бабушке и дедушке?

Или уже сразу согласиться на закрытый интернат, которым меня решили напугать?

Вместе мама и папа уже не будут, и я ничего не могу поделать.

Все же на маму я злюсь больше. Папа бегал за ней, просил и требовал разговоров, а она либо кричала, чтобы он проваливал, либо уходила и запиралась от папы. Надевала наушники и включала музыку на большую громкость, чтобы не слышать, что ей говорит “проклятый кобелина”.

И она называет себя взрослой.

— Что ты молчишь?

— Хочу и молчу.

Папа вздыхает и сжимает руль крепче.

Он же должен был знать, что мама — долбанная истеричка, и понять, что шлюха на стороне выбесит ее.

— Борь, если ты решил жить со мной, то это не значит того, что я буду дуть тебе в попу, — папа сосредоточенно смотрит на дорогу, — и плясать под твои капризы.

— Да никто вообще не пляшет под мои капризы, — закатываю глаза. — Ты и мама можете только друг друга обвинять в том, что вы подкупаете меня и балуете. И шлем с игровой комнатой светят мне по часу в день после уроков и уборки в своей спальне.

— Верно.

— Ну офигеть ты меня балуешь.

— Зато перед друганами похвастаешься, что у тебя есть игровая комната, — папа смеется.

— Ее еще нет, — смотрю в окно и перескакиваю взглядом с фонаря на фонарь.

— Будет.

— При определенных условиях, — цыкаю. — Что-то не понравится, то не будет этой комнаты, ага. Говори шепотом, смотри в пол и с моей новой телкой будь тихим. Стремная она, — сверлю висок папы злым взглядом. — И тупая.

Сейчас взбесится.

Должен.