Предатель. Я тебе отомщу

К концу стажировочного дня, который длится до пяти вечера, ноги подкашиваются, спина ноет, будто её ломали весь день, но я держусь. Должна. Никто не увидит, как мне плохо. Даже Катя, которая кивает мне с удивлённым одобрением, протягивая очередной лист.

– Быстро учишься, – говорит она, поправляя блузку над животом.

– Я думала, ты утонешь в первый же день, – её голос лёгкий, почти шутливый, но мне не до смеха.

– Не утону, – отвечаю я глухо, сжимая ручку так, что костяшки белеют.

«У меня нет такого права», – думаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается от этой мысли. Не после того, как я вырвалась из той клетки, где была тенью Артёма.

Перед самым моим уходом Сергеев вызывает меня к себе. Его кабинет — стеклянные стены, панорама города, стерильный порядок — давит на меня своей холодной уверенностью.

– Неплохо для начала, – произносит он, откидываясь в кресле. – Быстро схватываешь, – в его голосе нет тепла, только сухая констатация.

Я молчу, киваю. Не знаю, ждёт ли он от меня слов или слёз. У меня нет ни того, ни другого — только пустота и решимость.

– Ты заслужила награду, – добавляет он, и в его тоне появляется что-то мягче, но с хищным оттенком.

Я напрягаюсь, чувствуя, как усталость впивается в меня ещё сильнее.

– Награду? Я тут всего половину дня, – голос мой звучит резче, чем хотела.

Он кладёт на стол белую карточку с золотыми буквами и слегка подталкивает её ко мне. Благотворительный вечер. Я смотрю на неё, и внутри всё леденеет, сжимается в тугой, болезненный ком.

– Это не премия, – поясняет он, внимательно следя за мной. – Приглашение. Там будут люди, с которыми тебе теперь придётся иметь дело. Если хочешь быть частью этого мира, тебе стоит там появиться, – его слова звучат ровно, но от них мне становится ещё хуже.

Мир элиты. Тот, где я стояла за спиной Артёма, с вымученной улыбкой, в его платье, молча кивая его партнёрам. А теперь — войти туда самой? Смотреть в глаза тем, кто видел меня слабой, зависимой, пустой? Я не знаю, как это сделать. Не знаю, хватит ли мне сил притвориться, что я не разрываюсь внутри от страха и стыда.

– Я… – начинаю, но голос тонет в горле, как в болоте.

– Ты не обязана, – перебивает он спокойно, чуть наклоняя голову. – Подумай. У тебя есть время, – он не давит, не манипулирует, просто оставляет меня с этим грузом, и от этого ещё тяжелее.

Я забираю визитку, сжимаю её в пальцах до боли и выхожу. Его взгляд жжёт мне спину, но я не оглядываюсь.

***

Мне все-таки удалось подыскать вариант жилплощади. Квартира — тесная коробка с голыми стенами и чужим запахом. Договор на два месяца — всё, что я смогла выгрызть из своих жалких сбережений.

Снимаю туфли, бросаю сумку на пол и падаю на диван, который скрипит, как старые кости. Деньги тают, как снег под солнцем. Артём перекрыл общий счёт — конечно, он не мог упустить шанс ударить меня по самому больному. Думал, я приползу обратно? Никогда. Я разберусь. К тому времени найду выход. Но сейчас… сейчас я просто сижу, глядя на телефон, и чувствую, как внутри всё дрожит от усталости и одиночества.

Хочу набрать маму. Просто услышать её голос — хриплый, прокуренный, усталый, но родной. Она и отец единственные родные люди, которые у меня остались. Но что я им скажу?

Что сбежала от мужа? Что развалила свою жизнь?

Обида на них — за детство в грязи, за крики, за бутылки на столе, за то, что я выросла среди этого дерьма, — всё ещё жжёт меня изнутри.

Я ненавидела их за то, что они не вытащила меня из той ямы, за то, что сами тонули и тянули меня за собой. Но сейчас, в этой пустой комнате, мне вдруг до слёз хочется услышать хоть одно знакомое слово. Хоть от кого-то, кто знает меня настоящую.

Разрываюсь между этой тоской и старой злостью, пальцы тянутся к телефону, но я останавливаюсь. Нет. Она не поймёт. Или поймёт и начнёт жалеть, а я не переживу этого.

Открываю соцсети. Аня. Моя Аня, с которой мы делили лекции, смех и дешёвое пиво в студенческие годы. До Артёма. До того, как он отрезал меня от всех. Её страничка светится жизнью: фото с тремя детьми — кудрявый мальчик, девочка в красной куртке, младенец на руках. Улыбки, тёплый свет, счастье.

Я смотрю, и внутри всё переворачивается. Зависть — острая, как нож, — режет меня изнутри. Такой могла бы быть моя жизнь. Но я рада за неё, правда рада — она заслужила это тепло, эту семью. А я… я осталась где-то позади, в прошлом, из которого не выбраться. Много воды утекло.

Написать ей? Спросить, как дела? Нет, неуместно. Что я скажу?

"Привет, я сбежала от предателя мужа, живу в дыре и завидую твоим детям"?

Смешно. И больно.

Визитка Сергеева лежит в кармане. Достаю ее и сжимаю так, что края впиваются в кожу. Злость вспыхивает снова — на Артёма, на себя, на эту украденную жизнь, которая теперь смотрит на меня с экрана телефона чужими счастливыми глазами. Я потеряла всё. Десять лет в золотой клетке, где я была удобной, послушной, слепой. А теперь — что? Прятаться? Бежать?

Нет. Я хочу войти в тот зал, поднять голову, заставить их всех — его, её, эту чёртову элиту — увидеть, что я не сломалась. Что я больше не его тень.

Телефон уже в руках. Я набираю номер своего начальника. Вслушиваюсь в гудки.

– Игорь Николаевич, – голос мой дрожит, но я заставляю его звучать твёрдо. – Я согласна, – говорю, и в этот момент что-то внутри ломается, но не рушится, а закаляется.

Кладу трубку, не дожидаясь ответа. Сердце колотится, грудь сдавливает, но это не страх. Это ярость. Я иду туда не ради него, не ради них. Ради себя. Чтобы забрать свою жизнь обратно. Чтобы Артем пожалел, что вообще меня знал.

21. Настя

Благотворительный вечер нависает надо мной, как чёрная туча, тяжёлая и низкая, готовая в любой момент разразиться грозой, что смоет меня с лица земли. Ещё утром я еле держалась на ногах, подписывая бесконечные бумаги дрожащими пальцами, а теперь, после короткой передышки, вновь стою перед стеклянными дверями "Глобал Инвест", чувствуя, как мир сжимается вокруг меня в удушающий капкан.

Рабочий день здесь тянется до восьми — длинный, как бесконечная петля, и мне пришлось вернуться, хотя ноги подкашиваются, а в груди бурлит что-то тёмное, вязкое, готовое вырваться наружу. В кармане — смятая визитка Сергеева, как пропуск в ад, а решимость, что гнала меня сюда, трещит по швам, словно рваная ткань, едва сдерживающая бурю внутри.

Я дрожу — не от холода, а от этой проклятой смеси страха, злости и усталости, но заставляю себя идти вперёд, шаг за шагом, через стеклянный холл, где свет ламп отражается в глянцевом полу, слепя глаза. Каждый звук — лёгкий гул кондиционеров, шорох чьих-то шагов вдалеке — бьёт по нервам, как молоток.

Игорь вызывает меня в кабинет сразу, как только я появляюсь в офисе, и его взгляд — холодный, острый, оценивающий, как у хищника, что прикидывает, стоит ли добыча усилий, — приковывает меня к месту, лишая воздуха.