Предатель. Я тебе отомщу

– Временно? – переспрашивает Эльвира, растягивая слово, как резину, что вот-вот лопнет. – Это что, про жопу или про то, что он твой муж? – уточняет она, и её тон сочится издёвкой, что жжёт мне кожу.

– То, что он мой муж, – выдавливаю я, поднимая взгляд на неё, и каждое слово — как выстрел, что я выпускаю в эту пропасть между нами. – У нас не всё так… гладко, как могло показаться на первый взгляд, – добавляю, чувствуя, как горло сжимается, но я не отворачиваюсь.

– В вашей семье разлад? Ох, как же так? – театрально охает она, прижимая руку к груди, её губы кривятся в гримасе, но тут же она смеётся — коротко, резко, как треск ломающегося льда. – Ладно, из меня отвратительная актриса, я знаю, – говорит, махнув рукой, и её смех отскакивает от стен, как эхо в пустой пещере.

– О чём ты… – начинаю, но голос тонет в горле, потому что я уже знаю, что она скажет. Внутри всё сжимается, как будто кто-то стянул мне рёбра стальным обручем.

– Насть, да все в курсе, что твой мужик ходит налево и растит выблядка от своего маркетолога, – говорит Эльвира, её слова падают, как камни с обрыва, разрывая тишину на куски. – Ты из-за этого что ли собралась уйти от него? В тот самый момент, когда он больше всего нуждается в твоей поддержке, – продолжает она, и в её голосе эта смесь презрения и насмешки, что душит меня, как дым.

– Как ты можешь так… говорить? – вырывается у меня, голос дрожит, срывается, но я не могу остановиться.

Слёзы жгут глаза, но я сжимаю кулаки, чтобы не дать им пролиться, чтобы не дать ей победить.

– А что я такого сказала? – пожимает она плечами, её тон становится ленивым, почти равнодушным. – Всем мужикам иногда нужно сбрасывать пар. Вон, мой, думаешь, святой? Ни черта. Каждый месяц новая шлюха. И ничего, живём счастливо. В мире и согласии. Главное, деньги платит, – говорит она, и её улыбка становится шире, но глаза остаются холодными, как замёрзшее озеро.

– Это же… отвратительно, – выдавливаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, как всё внутри сворачивается в тугой узел от её слов.

Хочу кричать, бить по этим зеркалам, чтобы они разлетелись вдребезги, как моя жизнь, но стою неподвижно, глядя на неё.

– Вот поэтому ты мне сразу и не понравилась, – говорит она, её голос становится острым, как скальпель. – Я говорила Темке, не связывайся ты с провинциалками. Нет же, упёрся рогами. Очнись, Настя, мир не состоит из розовых пони, какающих радугой, – продолжает она, и каждое слово — как удар хлыстом, что оставляет следы на коже.

– Я уже в курсе, – отвечаю тихо, но в моём голосе звенит сталь, которой я сама от себя не ожидала.

Смотрю ей в глаза, чувствуя, как внутри что-то ломается, но не рушится, а крепнет, как закалённый металл.

– И перестань строить из себя обиженку, – фыркает Эльвира, отбрасывая прядь волос с лица резким движением. – То же мне нашлась… гордая. Он тебя из помойки вытащил, огрел, приодел. Сложно притвориться что ли, приласкать лишний раз? – её тон становится ядовитым, и она смотрит на меня сверху вниз, как на грязь под ногами.

– Сложно, – говорю, и мой голос звучит твёрже, чем я думала. – Ненавижу лицемерие, – добавляю я, и это правда, что жжёт меня изнутри, как раскалённая проволока.

– Ой, делайте, как хотите… – вздыхает она, закатывая глаза с театральной скукой. – Только имей в виду, если ты собираешься отсудить у него половину при разводе, то нихренашеньки у тебя не получится. Уж я, как авторитетный адвокат, об этом позабочусь, – говорит она, и её улыбка становится хищной, как у волка, что почуял добычу, а голос набирает вес, полный уверенности в своей власти.

Эльвира разворачивается, её каблуки цокают по мрамору, как выстрелы из пистолета, звук эхом разносится по пустоте туалета. Дверь хлопает за ней, оставляя звон в ушах.

Я стою, глядя на своё отражение в зеркале — бледное лицо, подведённые глаза, губы, что кажутся слишком яркими, слишком чужими на этом измождённом лице. Салфетка в руке смялась в мокрый комок. Я бросаю её в раковину, чувствуя, как дрожь пробирает всё тело, от пальцев до позвоночника.

Она права? Нет. Но её слова — как яд, что медленно сочится в кровь, отравляя всё, что я пытаюсь собрать из осколков.

Я одна. Как быть дальше? Что сделать, чтобы Артём окончательно от меня отстал и нахлебался сполна?

24. Настя

Выхожу из туалета, и холод мраморных стен обволакивает меня, как ледяной плащ, цепляется за кожу, проникает в поры, остужая яростный пожар, что бушует внутри. Но он не гаснет — он тлеет, готовый вспыхнуть снова от малейшей искры.

Зал встречает меня как чужая страна: гул голосов, звон бокалов, блеск хрустальных люстр режет глаза, словно осколки разбитого зеркала, в котором я не хочу видеть своё отражение.

Всё вокруг — фальшивое, искусственное, как маска, что я натянула на лицо и с трудом удерживаю, чтобы она не треснула под тяжестью моего собственного дыхания. Сердце колотится, каждый удар — как молот, отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, что дрожат, несмотря на стиснутые кулаки. Я чувствую эту дрожь — предательскую, непрошеную, — как будто тело хочет выдать всё то, что я прячу за этой проклятой маской.

Слова Эльвиры всё ещё жгут, как кислота, что разъедает остатки моей гордости. Но я не сломалась. Не перед ней, с её ядовитой ухмылкой и острыми каблуками. И не сломаюсь здесь, среди этих чужаков в шёлке и бархате, что улыбаются мне, как стервятники, ждущие падали. Я должна идти вперёд, должна держаться, хотя ноги — как свинцовые гири, каждый шаг — как хождение по тонкому льду, что трещит под моим весом, грозя провалиться в бездну.

«Что я вообще здесь делаю? Зачем я согласилась на этот маскарад? Чтобы доказать ему? Себе?»

Игорь Николаевич находит меня почти сразу. Его фигура проступает сквозь толпу — высокий, в тёмном костюме, что облегает его, как вторая кожа, с этой холодной, непроницаемой уверенностью, что окружает его, как броня, отполированная до блеска. Он идёт ко мне, и я замечаю, как несколько пар глаз — цепких, хищных, впиваются в него: инвесторы, партнёры, волки в дорогих пиджаках, что выжидают момент для прыжка.

Начальник останавливается рядом, чуть наклоняет голову, и его взгляд — острый, как скальпель, проницательный, как рентген, — цепляется за моё лицо, ищет трещины в этой хрупкой оболочке, что я зову собой.

– С вами всё в порядке, Анастасия? – спрашивает он, его голос ровный, как натянутая струна, но в нём скользит лёгкая тень беспокойства, что кажется мне чужеродной в его холодной натуре. – Выглядите бледнее обычного.

Его глаза задерживаются на мне чуть дольше, чем нужно.

Я стискиваю зубы так сильно, что челюсть ноет, чувствуя, как жар — предательский, горячий — взбирается по шее к щекам, выдавая меня с потрохами. Он заметил. Конечно, заметил. Но я не хочу его внимания, не хочу, чтобы он копался в моих ранах, разглядывал мою слабость, как экспонат под стеклом.