Предатель. Я тебе отомщу

Это просто, естественно, но внутри что-то сдвигается, как будто между нами открылась дверь, которую я не замечала раньше.

– Хорошо, – отвечаю я, осторожно, и слово звучит тихо, почти шепотом. Но я чувствую, как эта грань — формальное «вы» — растворяется, оставляя нас ближе, чем я готова признать. – Тогда зачем ты меня сюда позвал? В чём подвох? – спрашиваю я снова, и в голосе моём любопытство смешивается со страхом, что я не пойму его игру.

– Подвоха нет. Это ужин, Настя. Просто ужин, – заявляет Игорь, и голос его твёрдый, но мягкий, а глаза блестят в полумраке ресторана. – Но я рад, что ты здесь. Правда, – искренне добавляет он, и я чувствую, как щёки начинают гореть, как тревога отступает на шаг, но не исчезает совсем.

Разговор затихает, и я смотрю в окно, где редкие прохожие спешат домой, растворяясь в темноте. Но Игорь не даёт тишине затянуться, и я знаю, что это только начало.

– Я так полагаю, бракоразводный процесс стоит на месте? Морозов решил тебе крови попить напоследок? – его голос звучит спокойно, с лёгким любопытством, но вопрос бьёт меня в грудь, остро, неожиданно, как холодный ветер в лицо.

Я ставлю бокал на стол, пальцы дрожат, и бокал чуть звякает о дерево. Поднимаю глаза на Игоря. Его лицо серьёзное, брови слегка нахмурены, взгляд внимательный, но не давящий. Он ждёт ответа, и я знаю, что отмолчаться не выйдет.

– Не совсем так. Ни он, ни я… ещё не подавали на развод, – признаюсь я, и голос звучит глухо, будто доносится из другого конца комнаты. Слова тяжёлые, цепляются за горло, но я их выталкиваю.

– Серьёзно? – он наклоняется чуть ближе, и в глазах его мелькает шок, настоящий, неподдельный, хотя он быстро берёт себя в руки. – Почему, если не секрет?

Я сглатываю, горло пересохло, и смотрю на него, чувствуя, как внутри всё сжимается.

– Оба упрямые, наверное, – начинаю я, и слова выходят медленно, будто я пробую их на вкус. – Он, скорее всего, хочет, чтобы я вернулась, чтобы я снова стала той, кто заглядывает ему в рот, ждёт его слова, как раньше… – продолжаю я, и голос становится тише, почти теряется в шуме ресторана.

– А ты заглядывала? – перебивает Игорь, и в голосе его лёгкая насмешка, но без злобы.

– Не утрируй, – отрезаю я, и в груди вспыхивает раздражение, но тут же гаснет.

– Хорошо, прости, – Игорь поднимает руки в шутливом жесте сдачи, и уголок его рта чуть приподнимается. – А что насчёт тебя? Почему ты всё ещё носишь его фамилию? Я же вижу, тебе это в тягость.

Я молчу секунду, смотрю на свои руки, сжатые под столом в кулаки. Пальцы впиваются в ладони, кожа натягивается.

– Я хочу, чтобы это сделал Артём, – выдаю наконец, и голос звучит твёрже, чем я ожидала. – Чтобы он сдался первым, признал, что потерял всё — меня, свою жизнь, контроль. Это была бы моя месть. Лучшая, – заканчиваю я, и слова падают тяжело, как камни, что я таскаю в себе месяцами. – Но даже если бы я решилась, развестись без последствий не выйдет. У него есть Эльвира, подруга детства. Юрист по бракоразводным делам, с кучей связей. Она его вытащит, обелит, а я останусь ни с чем, – с грустью добавляю я, и голос мой гаснет, растворяется в воздухе.

Игорь молчит, смотрит на меня, и я чувствую его взгляд — тёплый, но цепкий, как будто он видит больше, чем я хочу показать. Я стискиваю кулаки сильнее, жду, что он скажет что-то резкое — что я глупая, что цепляюсь за пустое, что пора двигаться дальше. Но он кивает, медленно, почти незаметно, и говорит:

– Я понимаю. Ты хочешь, чтобы он сам сломался. Но это ведь не в твоих руках, правда? Ты не можешь заставить его сдаться.

Вопрос повисает между нами, простой, но острый, как игла, что колет мои сомнения.

– Не знаю, – шепчу я, и это правда.

Месть — это то, что держит меня, как воздух, которым я дышу, но он тяжёлый, душный, и я устала от него. Устала ждать, когда Артём рухнет, устала держать этот груз.

– Я могу помочь ускорить этот процесс, – говорит Игорь, и голос его становится твёрже, увереннее. – Найду юриста. Независимого, неподкупного. Лучше, чем эта Эльвира. У меня, знаешь, тоже есть связи, – продолжает он, и я вижу в его глазах решимость, что пугает меня и греет одновременно. – Тебе не придётся ничего самой делать, – его слова звучат как обещание, твёрдое, но без напора.

Я открываю рот, чтобы возразить, и слова вырываются быстро, почти резко:

– Я не хочу никому ничем быть обязанной, – мои слова слишком пропитаны страхом, отчего я мысленно себя корю. – И от Артёма мне нужно только одно — чтобы он страдал. Ни денег, ни квартиры, ничего другого. Только тогда я смогу дышать спокойно, – продолжаю я, и пальцы сжимают край кардигана, ткань мнётся под ними, как будто это может удержать меня от падения в эту пропасть сомнений.

– Тогда тем более, – отвечает он, и голос его спокойный, но твёрдый. – Пусть это будет чисто. Без долгов, без обязательств. Я всё организую, – говорит он, и в глазах его появляется что-то, что я не могу назвать — не жалость, не давление, а просто поддержка, которой я не ждала.

Я молчу, смотрю на него, и внутри меня борются две части. Одна цепляется за месть, за этот план, что я вынашивала месяцами, за эту злость, что стала моей тенью. Другая — та, что устала, что хочет выдохнуть, бросить всё и жить, не оглядываясь назад.

Я боюсь отпустить. Боюсь, что без этой злости я потеряю себя, что без неё я никто. Но слова Игоря, его взгляд — это что-то новое, поддержка, которой я не знала, без контроля, без груза, и она тянет меня, как свет в конце тёмного коридора.

– Хорошо, – произношу наконец, и голос дрожит, но я киваю, медленно, неуверенно. – Я согласна на небольшое содействие, – добавляю я, и чувствую, как внутри что-то отпускает, чуть-чуть, но достаточно, чтобы сердце забилось ровнее, чтобы дыхание стало легче.

Игорь улыбается — тепло, искренне, и в этой улыбке нет ни капли торжества, только облегчение. Он поднимает бокал, держит его в руке.

– Тогда за твою скорую свободу, Настя, – говорит он, и голос его звучит мягко, но уверенно.

Я беру свой бокал, пальцы всё ещё дрожат, но я поднимаю его, чокаюсь с ним.

Стекло звенит тихо, вино чуть плещется, и тепло от его слов разливается по груди, мягкое, непривычное, почти чужое. Но тревога остаётся — тонкой ниткой, что тянется из прошлого, из её криков, из моей злости, из этой жизни, что я всё ещё не могу отпустить.

Улыбаюсь Игорю в ответ, стараюсь, чтобы это выглядело естественно, но пальцы дрожат, когда я ставлю бокал обратно на стол.

Получится ли?

Я разучилась верить в лучшее, разучилась надеяться, и эта мысль цепляется за меня, как старая привычка, от которой я не знаю, как избавиться.

30. Артем

Бар гудит — голоса, звон стаканов, чей-то пьяный смех, всё мешается в мутный шум, что долбит по вискам, как будто кто-то лупит молотком прямо в череп. Сижу у стойки, пальцы сжимают стакан с виски, лёд давно растаял, и оно тёплое, горькое, отдаёт дешёвым пойлом, но я пью, глоток за глотком, потому что иначе голова разлетится на куски.

Пятый стакан? Седьмой? Не помню, да и какая разница.

Последние недели слились в одно — бары, тёлки, бутылки, и всё это тонет в этом чёртовом тумане, что я сам на себя напустил. Бармен косится на меня, глаза его узкие, насторожённые, но он молчит — знает, что я заплачу, а если нет, то вышвырнут, как мусор, и мне не впервой.