Предатель

Он без дальнейших слов бросился вниз по склону, а я задержался, поскольку мой страх, наконец, преодолел все мистические притяжения, исходившие от этого места.

— Мы можем просто уйти, — сказала Джалайна. Повернувшись к ней, я испытал признательность за отсутствие осуждения на её лице. Вместо этого я увидел сочувствие и страх, лишь немного менее сильный, чем мой. — Ты не обязан это делать.

Я взял её за руку, крепко сжал и бросился следом за Эйтлишем.

— Как бы я хотел, чтобы это было правдой.

Рядом с деревом сухая земля превратилась в тёмную неровную поверхность, которая блестела, как стекло, и хрустела под ногами, когда я шёл по ней. Эйтлишь остановился перед ним, сурово и возмущённо глядя на искривлённые, почерневшие ветви.

— Огонь полыхал настолько жарко, что земля превратилась в стекло, — сказал я, подходя к нему. — И всё же он соизволил оставить одинокое дерево.

— Взгляни ещё раз, — сказал он.

Я так и сделал, скользнув взглядом по завиткам и изгибам этой штуки. Её поверхность, в отличие от блестящей земли под ней, была пепельной, окаменевшей, как тот мёртвый лес, через который мы прошли. Одни её части казались гладкими, другие шероховатыми, покрытыми отметинами, похожими на рубцы, которые напомнили мне кожу, поражённую оспой. Чем дольше я смотрел, тем меньше оно напоминало дерево. Мышцы и жилы вместо коры и шипов. Кроме того, один особенно большой выступ выглядел почти как крыло. И всё же потребовалось бездыханное восклицание Джалайны, чтобы я увидел.

— О-о, во имя мучеников. — Она уставилась на что-то у подножия конструкции, широко раскрыв глаза от изумления. Проследив за её взглядом, я увидел среди перекрывающегося хаоса конечностей два выпуклых нароста, и, когда присел, чтобы приглядеться поближе, эти наросты вдруг обрели ужасающую ясность. «Лицо», понял я, различив глаза и рот. Несмотря на окостеневшую природу, оно казалось гладким и безупречным, напоминая скульптурные черты лица Эйтлиша. Тем не менее, я мог прочитать на нём выражение — линии на лбу и форма губ говорили об ужасном гневе.

Второй нарост тоже оказался в некотором роде лицом. Это была искажённая, уродливая маска с колючими выступами и уродливыми волдырями, застывшая в миг наполненного яростью крика. Для меня внезапно стало очевидно, что это не дерево. И не какой-то памятник или статуя. Выражение застывшей свирепости казалось недостижимым для искусства человеческих рук. Я увидел двух нечеловеческих существ, каким-то образом превратившихся в безжизненную материю, которая бросала вызов стихиям в течение неисчислимых лет. Это стало ещё более ясным, когда я снова посмотрел на переплетенные конечности и увидел, как они сцепились друг с другом, и местами шипы впивались в гладкую окаменевшую плоть. «Не шипы, — заключил я, присматриваясь ещё пристальнее. — Когти».

— Невозможно, — сказал я, отступая от этого невозможного артефакта, и это слово слетело дрожащим шёпотом.

— А что ещё это может быть? — спросила Джалайна таким же, как у меня, голосом. Однако вместо того, чтобы отступить, она поражённо упала на колени. — Это всё правда, Элвин. Я так хотела, чтобы это оказалось ложью. Но всё это правда.

— Не может быть, — сказал я, переводя взгляд на Эйтлиша.

Он мрачно поглядел на меня, мрачно изогнув бровь.

— Почему так трудно в это поверить? Разве вы не провели половину жизни на службе вере, которая признаёт эту истину? — Он указал на две переплетённые фигуры, навеки запертые в моменте битвы. — Разве не должен ты возрадоваться, Элвин Писарь? Ибо тебе выпала честь узреть Серафиля и Малицита во плоти.

— Как? — Я продолжал пятиться, и слова срывались с моих губ. — Как могло…

— Загадка нерешённая и, скорее всего, неразрешимая. — Насмешка исчезла из его голоса, и он снова посмотрел на этот жуткую композицию. — Все свидетели их пришествия умерли в процессе. Мы знаем лишь, что ярость их борьбы пронзила завесу между их реальностью и нашей. Всё, что последовало — падение, разрушение и разграбление величия каэритов, крушение в хаос, охвативший весь мир, — вот семя, из которого всё это выросло.

Я заставил себя остановиться, моё сердце колотилось, а разум лихорадило от хаоса соревнующихся мыслей. «Беги, это не для человеческих глаз. Нет. Останься и изучай это чудо». Мне много раз за жизнь не хватало мудрости и советов Сильды, но никогда больше, чем в тот момент. Я знал, что она могла бы дать мне мудрый совет. Вместо этого приходилось поверить на слово Эйтлишу, а он меня презирал.

— Что… — начал я, обнаружив, что нужно выдавливать из себя слова. — Что мне теперь делать?

— Возьми то, зачем пришёл. — Он указал на верхнюю часть ужасного предмета, которую я принял за крыло Серафиля. — Каменное перо ждёт тебя.

— Нет! — сказала Джалайна, вскакивая на ноги и загораживая мне путь. — Не трогай эту штуку. Неужели ты не чувствуешь?

Я понимал, о чём она, хотя тоже не мог полностью выразить ощущение неправильности, порождённой близостью к этим древним и нечеловеческим трупам. Ни тогда, ни сейчас. Гораздо сильнее ощущалась тяжесть воздуха, кожу покалывало острее, почти до боли. Я знал, всё это исходит от них. Пускай они были непостижимо древними, и превратились в камень, но я питал растущую уверенность, что ни один из них полностью не мёртв. Так что нет, я не хотел их трогать. И мне не хотелось задерживаться здесь ни на секунду дольше. И всё же я осторожно положил руки на плечи Джалайны и отвел её в сторону. Она потянула меня за руку, когда я зашагал к спутанным телам, но страх заставил отпустить её, когда я не остановился.

Пока я смотрел на крыло Серафиля, атмосфера вокруг меня, казалось, сгущалась, зрение и слух притуплялись. Перед глазами всё затуманилось по краям, оставшись ясным только в центре, где взгляд сфокусировался на одном из перьев. Теперь, поняв природу этого объекта, я мог хорошо его различить. Большинство из перьев было вплавлено в каменную субстанцию крыла, но некоторые выступали из поверхности, зазубренные, почти шипастые. Когда я поднял руку, она дрожала, как у парализованного пьяного. Дважды я протягивал пальцы к самому большому из торчащих перьев, и дважды они непроизвольно складывались в кулак. Иногда ужас настолько инстинктивен, что преодолевает волю.

Стиснув зубы, я окатил себя кратким потоком ругательств, в котором видное место занимали слова «ёбаный трус» и «бесполезный сукин сын». И всё же мой кулак никак не раскрывался. И только когда мой мечущийся разум сосредоточился на недавнем воспоминании, ко мне вернулось подобие контроля.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это». Слова моего сына, который ещё не родился. Эти слова он скажет в том будущем, которое я сотворю, если прямо сейчас потерплю неудачу. Моя ненависть к себе исчезла, и я почувствовал краткий миг спокойствия, а потом заставил пальцы разжаться и протянул руку, чтобы схватить перо.

Я ожидал боли, даже мучения. Возможно, очередного видения, которое запихнут мне в голову. Вместо этого моя рука просто сомкнулась на колючем сухом камне, и я даже вздрогнул, когда ничего подобного не случилось. Я немного выждал, напряжённо ожидая тайное проклятие, обещанное Эйтлишем. Когда ничего не произошло, я сжал пальцы и повернул. Перо удивительно легко высвободилось и, сухо треснув, вырвалось из крыла Серафиля. Отступив назад, я посмотрел на него, лежащее на моей ладони, и увидел маленькие капли крови на кончиках колючих бородок, идущих вдоль его стержня. Моей крови. Я думал, что она может просочиться в перо, что какое-то тайное заклинание возникнет из-за вкуса человеческой сущности. Но всё равно ничего не произошло.