Предощущенья

ну а тут ещё это вино,

хотя что я мог

противопоставить отцу,

в штыковые водившему взвод морпехов,

пусть и давно.

А отец не ответил,—

ручищами сжал, как медведь,

и так бережно-бережно

уложил на кровать.

Я о чём-то кричал... И уснул...

Можно только реветь,

вспоминая об этом.

И как же не вспоминать?

Ведь отец мне ни разу о подлом поступке моём не сказал,

даже тень поминанья

его не коснулась лица...

Был он мудрым, отец, и доподлинно

знал:

стану взрослым когда-то,

похожим в большом на отца.

* * *

Словно зыбкий мотив

из лукавой пьески Верлена,

в круглых волнах залив

и на берег бегущая пена.

12

А июльский закат

тонкой струйкой стекает сквозь тучи

в донца глаз, что глядят

на меня по-крапивному жгуче.

Чайки волны взрывали

и вновь возносились высоко...

Это где-то в начале

и очень далёко, далёко.

И змеиные прядки волос

на ветру трепетали...

И года в беспорядке

потом без неё пролетали.

* * *

Хрустя ледком, сквозь полумглу

лиловых зимних фонарей

я шёл и нёс в себе стрелу

последней гневности твоей.

Ломались тени на углах,

скользили люди на бегу,

автомобиль на тормозах

по мостовой чертил дугу,

а я всё шёл, как бы в финал

земной трагедии входя,

и с каждым шагом умирал,

по капле болью исходя...

Как выжил я? Увы, о том

и мне не скажут лёд и мгла...

Жжёт наконечник под соском,

там только рана заросла.

13

СОН

Приснилось, что стали огромными уши,

надулись, как два пузыря.

Проснулся, от страха отряхивая душу;

в окне занималась заря января.

К полудню забыл сон уродский, елозя

по льду бытовой чепухи...

Неделя прошла — уши я отморозил:

торчат пузыри, лопухи.

Но кто предсказал мне свершенье событья?

Чем я ощутил, что не знал?

Зачем утопил я предвиденье в быте,

как разум в хмелящий бокал?..

Тот случай из юности был не последним —

страшнее сбывалися сны.

Но я уже верил в их тёмные бредни,

которые правды полны,

и, телом сживаясь с пророческим страхом,

соплей не пускал по усам,

ножей не пугался и сердцем не ахал

от страшных звонков, телеграмм.

КОЗЛОВ

Козлов — игрок, им правит рок

туза бубнового и чёрта.

Он помнит каждый уголок

на картах, каждую потёртость.

Он ловит чутким пальцем крап

свежеразрезанной колоды.

Он мог богатым быть, когда б

не стал рабом блатной свободы.

14

Он банк сорвёт и за два дня

швырнёт на ресторанный столик:

ему путаны, что родня,

в запой летит, как алкоголик,

нет водки — пьёт одеколон,

а о закуске ни полслова...

И вновь в кружок садится он,

чтоб лохи помнили Козлова!

ЗАНАВЕСОЧКА

Занавесочка бело-красная

на заляпанном тьмой окне...

Буду нынешней ночью праздновать

я поминки по старой Луне.

Умерла луна желтолицая,

мне оставила весь простор.

Я бы взял его, да милиция

мной волнуется с неких пор.

Мной волнуются и тусуются

в нашем квартале опера,

ждут сердешные: нарисуюсь я

ночью тёмкою средь двора.

Ночью тёмкою с верной фомкою

и улыбочкой на губах,

ибо знаю я двери ломкие,

знаю платьица в жемчугах,

ибо голодно мне без золота,

что в шкатулочке под бельём,

ибо Манька ментом расколота

о намереньи о моём.

Зря надеются: я не девица,

чтобы голову потерять;

15

нюхом чую я, когда двери мне

надо фомкою отворять.

Протирают пусть лавки грязные,

носом хлюпая в тишине;

буду нынешней ночью праздновать

я поминки по старой Луне!

УЛИЦА

С детства улица так учила,

та, где финки, кастеты, крап:

"Не бери во вниманье силу,

но всегда проявляй нахрап.

Если в драку кустятся нервы,

а на помощь никто не придёт,

бей в хайло между зенок первым —

побеждает, кто первым бьёт.

Если кодлой напали, стервы,

униженье тебя не ждёт:

финкой бей без раздумья первым —

страх наводит, кто первым бьёт..."

Но советы блатной Минервы

мимо слуха пустив, как дым,

я ни разу не врезал первым

и не раз побеждал вторым,

веря в сдачи-удачи милость,

от ударов лица не храня;

а враги, ценя справедливость,

не ловили с кодлой меня.

СИТЬ

Ох, черны у мамы были косы

и глаза темней, чем шоколад!

16

На мои влюблённые расспросы

рассказала: много лет назад

её бабку и мою прабабку,

когда цвёл над Ситью краснотал,

взяв, как куст пушащийся, в охапку,

прадед мой из табора украл...

Самому б мне это не проведать,

видя бледность своего лица,—

весь чертами в по отцу я деда,

а глазами серыми в отца.

Что их предков в Ситскую сторонку

привело, мне рассказал не дол,—

битую раскольничью иконку

в дедовом тумане я нашёл.