Предположительно

— Знаешь, я всегда молилась за тебя куда больше, чем за себя. Навещала тебя, как и обещала. А потом ты забеременела и все испортила! Зачем ты поступаешь так со мной, а?

Я скрещиваю руки на груди, прямо над Бобом, и смотрю на то, как она трещит по швам, как дешевое платье. Она начинает ходить кругами передо мной, размышляя о чем-то. Ее губы и руки дрожат. На пятом кругу она останавливается, щелкает своими пальцами, а на лице у нее появляется радостная улыбка.

— Я знаю! Я усыновлю твоего ребенка. Как на счет этого? Да, я выращу его, а ты заберешь его, как подрастешь.

Она яростно кивает головой, будто это лучшая идея в мире. И тогда я понимаю, что она вынашивала эту мысль уже очень давно. Она хотела забрать моего ребенка и начать все с начала. Мой разум тут же подкидывает мне еще одно слово для подготовки к ЕГЭ: «бесцеремонность».

— С какого... перепуга ты подумала, что я КОГДА-НИБУДЬ разрешу тебе приблизиться к МОЕМУ ребенку?

Мама выглядит совершенно ошеломленной. Она хватается за сердце и отступает от меня на пару шагов назад, будто еще одно лишнее слово может свести ее в могилу.

— Ну, я...

— Мама, ты должна рассказать правду.

— Правду?

Мама выпрямляется, вспоминая, кто здесь родитель, а кто — ребенок. Или кого она считает родителем, а кого — ребенком, потому что она слишком забывчива для того, чтобы быть первым.

— Не смей указывать мне, что делать! Я не трогала этого ребенка. Всего лишь хотела ее спасти после того, что ты натворила. Я ничего не делала! — говорит она.

Боже, она всегда хочет кого-то спасти! Она просто не может пустить все на самотек. Никто не просит ее о спасении. Она ворчит себе под нос о том, что я сумасшедшая и направляется к двери. Как только она проходит мимо меня, я улыбаюсь и кричу ей вслед:

— У меня твой крестик, мама.

Все ее тело подпрыгивает, будто ее пронзает молния. Она разворачивается так быстро, что, кажется, ее голова никогда не перестанет вращаться.

— Что?

— Крестик, который ты засунула в глотку Алиссы, пытаясь достать таблетки. Тот, которым ты пыталась «спасти» ее. Я сохранила его. Это то, что они так и не смогли найти.

Она молча смотрит на меня, обдумывая это.

— И я никогда не трогала его голыми руками, — говорю я.

Мама застывает, в ее глазах читается пустота, будто она далеко-далеко. Ее лицо принимает такое выражение каждый раз, когда она понятия не имеет, что делать. Я хорошо с ним знакома.

Должна отдать себе должное. Не многие девятилетки настолько умны, чтобы схватить крестик своей ночнушкой, чтобы не оставить на нем отпечатков пальцев. Не многие девятилетки настолько умны, чтобы вырыть три ямы: одну у дома, одну — на заднем дворе соседа и третью — там, где никто не найдет. Или, может, мне стоит поблагодарить маму за это. За все те ночи, что она оставляла меня дома одну, наедине с «Законом и порядком» и детективными книжками.

Мама тяжело сглатывает, пытаясь расслабить свое лицо.

— Отдай его мне, — строго говорит она, протягивая руку. — Он принадлежал моей матери.

Я смотрю на нее и у меня вырывается смешок.

— Нет.

— Нет? Юная леди, сейчас же отдай мне этот чертов крестик! Ты не имеешь к нему никакого отношения!

— Дай показания, признай свою вину, и я отдам его тебе.

Она вскидывает руки вверх и топает ногой.

— Господи, Мэри! Чего ты добиваешься, а? Чего ты хочешь? Разве я не заботилась о тебе? Разве не заботилась?

Смешнее всего то, что она правда так думает. Она действительно думает, что была лучшей мамой, которую только можно представить.

— Нет. Не заботилась. Не так, как миссис Ричардсон.

Это имя задевает ее за живое. Мама делает глубокий вдох и прищуривает глаза.

— Не вижу смысла брать на себя вину за убийство идеального ребенка этой с*ки, — говорит она осипшим голосом, отворачиваясь от меня. — Это ты ее бросила.

— Я не хотела ее бросать! Ты ее не отпускала!

— Без разницы.

Она действительно в это верит. Полагаю, это объясняет причину, по которой я сама верила в это.

— Но ты хотела этого, правда? Ты никогда не любила Алиссу. Тебе нравилось видеть, как она страдает.

Она сжимает свои губы в тонкую линию, скрещивая руки на груди. Едкий, противный запах зависти исходит из ее пор. Я знаю ее, знаю, что она думала о том, чтобы навредить Алиссе прежде, чем я это сделала.

— Ну... не имеет значения, чего я там хотела. Точно знаю, что не убивала этого ребенка, в отличие от тебя.

— Ну, а я точно знаю, что не убивала Рея, в отличие от твоих таблеток. Хочешь поговорить об этом?

Ее лицо бледнеет, глаза становятся размером с мячики для гольфа. Она этого не ожидала. Но как она могла быть уверенной, что это не всплывет, учитывая, что я стояла рядом с ней, пока она подсыпала таблетки в его суп? Я сидела рядом с ним, пока он его ел. Я смотрела на маму, пока она подливала ему добавки.

— Как ты... но... я сделала это ради тебя.

— Ты сделала это ради себя, мама. Как и все остальное.

Взгляд ее становится ледяным.

— Надо было бросить тебя там, где я тебя нашла. С самого начала от тебя были одни проблемы! Ты тупая, сумасшедшая маленькая су...

Во мне что-то щелкает — гнев, ярость — и я несусь на нее, как бык, готовый протаранить ее. Останавливаюсь прямо у ее лица, настолько близко, что могу рассмотреть, как расширяются ее зрачки и раскрывается рот. Такое же выражение у нее было каждый раз, когда Рей замахивался на нее. Но я ее бить не собираюсь. Это слишком просто. Хочу выиграть войну, не сражение. И тогда осознаю ту великую силу, власть над ней, которой всегда обладала.

— Хорошо, мам. Ты победила.

Застывшая на месте, она выдыхает и расслабляет плечи. На ее лице читается облегчение. Но я не закончила. Знаю, чего я хочу. Чего всегда хотела. Я хочу сделать ей больно. Так же, как она делала больно мне. И сделать это можно только одним способом.

— Ты никогда не увидишь этого ребенка, и ты никогда больше не увидишь меня. Это твой последний визит. Следующего не будет.

Мама откланяется от меня, эти слова бьют по ней, как ремень. Мы стоим в дюймах друг от друга в абсолютной тишине. Я хочу, чтобы она поняла, что не шучу. У нее вырывается нервный смешок.

— Но, малышка, я...

— Ты никогда больше не увидишь меня. Это твой последний визит. Следующего не будет.

— Послушай меня, юная леди, я сказала...

— Следующего не будет!

Она захлопывает рот и проглатывает все то, что хотела сказать. Должно быть, это отвратительно на вкус, потому что эта горечь подчеркивает все морщинки на ее коричневом лице. Ее нижняя губа начинает дрожать, и она пытается скрыть это за фальшивой улыбкой. Но я знаю маму. Знаю, что мысль о том, что она может потерять меня, по-настоящему потерять, пугает ее больше, чем мертвый ребенок. Больше, чем Рей. Больше, чем что-либо. Я ее мир. Без меня у нее ничего нет. Даже Господа. Я делаю единственное, что может причинить ей боль: забираю себя у нее.