Предрассветные боги

— Сбегаем туда? — предложила она, замерев и выпустив его руку.

— Скорей, сползаем, — оценил он, хмурясь, крутизну склона, куда его пытались зазвать. — Мы, понятно, в своей долине поднаторели по горам бегать. Но, коли я угроблюсь, так невелика и потеря. А вот тебя угробить, так это мне домой лучше и не являться. Да и выбирать, пожалуй, не придется: возвращаться, иль нет. Меня Ирбис прям тут и прирежет…

— Брось, — поморщилась Мара, свернув к облюбованному склону. — Чего с нами будет-то? Не так уж он и крут. Зато глянь, какой там камень славный. Как торчит-то ладно. И с восхода его ничем не загораживает.

— Да, я где-то так и понял, — досадливо покривился Ильм под предостерегающее сопение за спиной. — А другие горы, что подале, тебе не помешают? Они-то с восхода заслон творят. Жива-то услышит тебя? Иль ты понапрасну силы растратишь?

— Не ведаю, — отмахнулась Мара и прибавила шагу, скользя промеж деревьев, скучившихся рощицей у подножия склона.

Ну, сам-то склон они к утру одолели, благо был тот не столь уж крут да обрывист. И кусточками с деревцами по щелям порос — есть, за что уцепиться, дабы не сверзиться. А вот славный камушек оказался изрядным куском совсем уж голой да гладкой скалы, торчащей дыбом посередь склона. Мужики полазили чуток кругом, нашли тонкую, но с виду крепкую лесину, пообтесали ее и приставили к камушку. Затем Ильм прижался к нему всем пузом, вцепился накрепко в изломы, а Русан взгромоздился ему на плечи, так же приникнув к скале всем телом. Вот ему-то на плечи и заползла Мара, держась за лесину, что подпирала внизу всеми силами Айрул. Да и то богине пришлось еще попотеть, покуда она вскарабкалась на самую макушку скалы. Вскарабкалась и пропала с глаз, давая роздых подельникам, что улеглись под скалой встречать рассвет.

— А чего она там? — первым не выдержал Русан.

— Слушает, — сонно отозвался придремывающий Ильм.

— Чего слушает?

— Землю. Ну, и небо.

— Неужто, погоню ищет? — не понял Русан. — Так ту, вроде, с обратной стороны ожидать следует. Это еще если сакха решатся в ту погоню сунуться. По мне, так они уж и не чаяли дождаться, покуда наша Мара уберется с их земли.

Ильм шибко не уважал бессонные ночи. Да и, зная богиню, как нынче никто в их обозе, пребывал в убеждении, что скоро она со своего гнезда не слезет. По делу ли, без дела, а коли уж она впадет в свое божественное забытье, так и до следующей ночи просидит на родной шкуре, как неживая. И о спутниках не вспомнит, коим пожрать бы не помешало, пусть ей самой то и не к спеху. А потому лис твердо вознамерился выспаться, а тут вопросами донимают не ко времени. Он, было, решил не встревать в беседу, да скоро понял, что лучше уж сразу все обсказать, дабы после уж к нему не приставали.

— Не ищет она погоню, — недовольно проворчал Ильм. — Родичей наших услыхать тщится. Видать, весточку им послать решилась. Дескать, коней вам ведем. А вот доведем ли, коли помощь не пришлете? Глядишь, Жива ее и услышит. А там уж велит Недимиру подмогу выслать. Зерна-то у нас столь много, как у сакха, отроду не водилось. А тем более по весне. А вот сенца на волокушах они притащат.

— А далеко ли до Великой матери Ымай? — задумчиво полюбопытствовала Айрул.

— До Живы? — припомнил Ильм, как прозывают ту богиню на языке народа Хун. — Так ровно столь же, как и до дому. Она нынче должна обретаться в селище Недимира — так ей Марой заповедано. Дескать, чтоб до нашего возвращения охраняла там славнов от беды.

— Заповедано Марой? — округлила глаза Айрул, полагая, будто ослышалась. — Разве смерть может указывать самой жизни, где той обретаться?

— Я в то особо не вникал, — помолчав, задумчиво отозвался Ильм. — То паверам пристало знать, а не простым охотникам. Но, одно ведаю: у вернувшихся к нам богов заправляет Мара-Марена. И они слушаются ее, будто мать родную. Хотя не припомню, чтоб она их чего силой делать заставляла. Не, у них промеж себя все миром обходится. Да и не трутся они друг подле дружки. Все врозь да всё промеж смертных. Всё каким-то делом заняты. Особенно Жива. Перунка-то, на первый взгляд, боле балбесничает. Но никто не ведает, чем он занят в самом деле. Уж больно походит на то, что нас он охраняет беспрестанно. А от чего, так кто ж его знает? Вот пообживетесь у нас, так сами все и увидите. А мне сейчас милей задрыхнуть, покуда богиня наша вниз не слезет. И вам тож советую. Не ждите ее скоро. У нее это сроду не кончалось скоро.

Как сказал, так и вышло. Лишь на вечерней зорьке со скалы свесилась мордаха богини.

— Ильм, кинь водички! В глотке пересохло.

— Живу-то дозвалась? — придирчиво взыскал тот, задрав голову.

— Неа. Пока далековато. Водички-то дашь?

— Обойдешься! — строго прикрикнул Ильм. — Слезай. Живо мне! Я тут по ночи торчать не намерен. Там внизу, небось, Ирбис уж рвет и мечет, — бурчал он, прилаживаясь к скале, дабы Русан влез ему на плечи.

— Чего ему яриться? — пожала плечиками Мара, усаживаясь на краю скалы. — Я ж его оповестила, где мы. И, кстати, вовсе не просила к нам соваться — нам подмога без надобности.

— А то я спрашивать тебя буду! — сердито отозвался снизу Ирбис.

А вскоре и сам он вместе с Небором вскарабкался на подножку скалы. Передал обрадованным пастухам оборзевшей богини мяса с заедкой из пучка свежих травок, а сам занял место Ильма у скалы. Вот они-то с Небором и стащили вниз Мару, покуда остальные набивали оголодавшие животы.

— Через несколько дней снова попытаюсь, — пообещала она, оказавшись внизу. — Тогда-то уж точно дозовусь. Могла бы и нынче, да больно много сил нужно. Жаль пускать их по ветру. Чем ближе подберемся, тем верней оно будет.

— Так, может, верней будет, кому из нас наперед уйти? — предложил Небор, отрезая ей ломоть мяса. — Вот мы и притащим сенца коням.

— Не, так мы мало чего выгадаем, — отказался от его задумки Ильм. — Нам долго добираться, а мысль Мары долетит туда скорей птицы. Так они успеют нам не один, а пару-тройку свалов сена устроить. Там-то, ближе к селищам, по берегам Двурушной земли ровные. На конных волокушах они быстро управятся.

Добытых в этот раз оленей вкупе с прочей мелкой дичинкой хватило впритык на три дня. Утром четвертого охотники отправились за новой приманенной для них добычей. А сама манительница взобралась на не слишком приглянувшийся склон кособокой, будто разорванной надвое горы. Продираться сквозь бурелом, заполонивший этот нехоженый лес, ей помогали впятером все те же оберегатели. Они ж поочередно и втаскивали мозглявую богиню по крутому склону, покуда не добрались почти до вершины, где лес проредило вспучившимися скальными выступами. Тут, не желая торчать без дела невесть, сколько времени, ее и оставили сидеть на шкуре под присмотром Айрул. А мужики полезли обратно в лесные дебри поискать добычи уже собственным обычаем. Махнули довольные, пеняя лишь на отсутствие волков, что ушли со своими душевными дружками на закат.

Айрул долго следила на Марой, ожидая толи знака, а толи и чуда. Но та на чудеса, по обыкновению, поскупилась. Застыла каменным истуканом, что ставил в степи народ Хун. Будто даже дышать перестала, слепо уставившись на восход застывшими смолой глазами. Потом и их прикрыла. Прикрыла глаза и Айрул, утомленная скучным сидением на месте, а после и вовсе задремала. Пробуждалась же ото сна долго, мучительно, страшно нехотя, словно месяц недосыпала. С трудом разлепила веки, а ее и трясли, и в уши орали, и по щекам хлестали. И воду лили на лицо ледяную, от коей степнячка пыталась, но никак не могла увернуться.

— Ты что?! — дико орал где-то поблизости Ильм. — Ополоумела, Великая?! Ты ж ее чудом, что за кромку не направила! А ну, слазь! Живей!

Вскоре лицо Мары склонилось над Айрул, мечтавшей, чтоб ей дали вновь уснуть, прекратив тормошить и мучить уши.

— Мне силы не хватило, — сухо повинилась Мара, поглаживая ее по лицу и обнаженной груди. — Думала у того, кто рядом, чуток взять. Не почуяла предела. Увлеклась.

— Увлеклась она! — буянил Ильм, что нависал над ней, разоблачившись по пояс. — Давай, бери у меня силу! Да поторапливайся! Помрет девка, я тебе вовек не прощу.

— И у меня бери, — едва не молил обнаживший грудь Русан. — Мара, ты уж выведи ее из-за кромки. Дорога она мне. Мара…

— Да ну вас, — отмахнулась та. — Никакой беды не стряслось. Вовремя вы явились. Ну, так и радуйтесь, что вовремя. Криками ничего уж не изменишь. А поправить дело я и без понуканий рада.

…………

Люди были крайне неразумными разумными. Особенно в непоследовательности своих чувств и сделанных на их основе выводов. Все четверо мужиков в данную минуту проклинали себя за то, что поддались искушению заняться активной деятельностью, вместо многочасового сидения на страже Мары. Ругали себя мысленно за то, что оставили рядом с неадекватной в своем божественном погружении богиней не слишком-то опытную в обращении с ней девушку. Но вслух обвиняли во всем саму богиню, признанную ими же недееспособной в момент исполнения профессиональных обязанностей. Точно осознавая степень собственной вины, выразить ее в словесной форме они не смогли бы и под пыткой. Во всяком случае, в присутствие жертвы инцидента женского пола. Именно в ее глазах, а не в божественных, все четверо желали оставаться безупречными самцами, хотя половое влечение испытывал лишь Русан. Сохранять же лицо перед Марой не испытывал потребности ни один. Зачем, если она и так видит их насквозь? Тогда, откуда эта неспособность озвучить собственный просчет? Технически Мара это понимала, а вот осознать все никак не получалось. Можно было изучить множество реакций человеческой психики на все виды раздражителей, но те самые таинственные, расползающиеся во все стороны, путающиеся, обрывающиеся и вновь возникающие ниоткуда движения души исследованию не поддавались.