Предрассветные боги

Самое же большое удовольствие в данной ситуации латии доставил тот факт, что, вечно ее побаиваясь, на этот раз, на весьма краткий, но ощутимый срок четыре человека настолько перестали ее опасаться, что ощутили желание прибить. Каждый из четверых мужчин почувствовал этот взлет души, осознал, на что замахнулся, испугался собственной дерзости, а потом… К каждому пришло чувство вины за то, что в помыслах своих они оказались столь неблагодарными. Следующим шагом был испуг, что проинформированная их вспышкой богиня могла обидеться на столь черную неблагодарность ее народа. Как результат, бросить его прозябать и дальше в сиротливом одиночестве. И во всем этом калейдоскопе эмоций абсолютно не было места собственным чувствам и желаниям самой богини, которые за нее для нее в считанные минуты понапридумывали смертные. Как в таких условиях исследований можно было систематизировать поступающий материал, координатор высшего уровня приложения так и не смог придумать. Весь его сохранившийся опыт пасовал перед решением задачи, где число неизвестных значительно доминировало над количеством того, что могло определить их величину.

Мара одернула себя, отбросив так некстати нахлынувшие размышления о нескончаемо неразрешимом. В данный момент четыре раздраженных человека — и один только-только приходящий в себя — ожидали, чем их порадует богиня, закончившая сеанс связи с коллегой. То, что сеанс состоялся, они уже почувствовали каким-то своим тайным радаром, место расположения которого в организме латии так и не нашли. Во всяком случае, в собственных телах. А вот сочетание человеческого тела с человеческой же душой включало этот радар практически безотказно даже у особей с весьма посредственным уровнем интеллекта.

…………

— До Живушки доаукалась, — не дождавшись доброй вести, почти сразу же и обрадовался Ильм.

— Доаукалась, — бездумно ответила Мара, тщательно озирая Айрул и нащупывая, в чём там у нее и чем держится дух.

Дух в ней одыбал, хоть запоздалый страх за жизнь еще отзывался и в думах, и в глубине глаз. Русан помогал ей приподняться, бережно придерживая любимую, что еще и не подозревала о том. Маре подумалось, было, что девке можно и подсказать о томлениях Русана, а то и понукнуть недогадливую. Но добрый порыв пропал, едва другая часть ее души напомнила не мешаться в человечьи дела.

— И чего? — ничуть не стеснялся понукать ее саму Ильм.

— Показала, чего нам потребно, — досадливо пояснила богиня, подымаясь на ноги.

— И чего? — требовал разъяснений Ильм, отряхивая ее штаны от налипшей на влажной лесной земле грязи.

— Чего-чего. Обскажет нашу нужду Недимиру. А тот уж решит, чем помочь.

— Нас ждут? — не удержался и Небор.

— Глаза проглядели, — насмешливо бросила Мара.

И, как ни в чем не бывало, потопала вниз с горы.

Весть о том, что их и вправду ждут, облетела обоз жарким весенним ветром. Народ приободрился. Даже Сида с Лелей ощутимо сбросили с себя какую-то свою тревогу, что Маре уж и вовсе показалось несуразным. Этих-то двух малявок ожидали поболе, чем сотню обозов с самым завидным добром. Однако облегчение Сиды было столь громким, что Мара свершила то, чем старалась не баловать родную, по уверению всех баб, кровиночку. Она взяла ту на руки, разглядывая малое беззащитное, но такое докучливое творение собственной плоти. Ему вечно что-то требовалось подтирать или совать в рот, отчего Мару прошибала жуткая скука. Никакой тяги к дитю, что была обещана, коли не сразу после рождения, то вот-вот, она по-прежнему не чуяла. Беспокойство за жизнь Сиды было шкурным донельзя — снова пройти весь изведанный путь сотворения дитя хотелось не боле, чем сдохнуть. Та насмешливо пообещала матушке не поступать со своим телом опрометчиво, дабы не подвергать означенную матушку столь жутким мукам. Мара в ответ порадовалась, что дочь постигает сей мир вдвое скорей нее, пользуясь скопленной мудростью. А быстренько нарадовавшись, сбагрила ту обратно кормилице. Гуйлай ухватила свою бесценную малявку и утащила ее к прочим кормящим матерям жаловаться на бездушную богиню. Дескать, нерадивей мать еще поискать.

Кто знает, может, Мара и призадумалась бы над сутью негодования этой доброй радетельницы собственного дитя, да богиня нынче была нарасхват. Люди-то еще, куда ни шло, терпеливо сносили тяготы пути, а вот с конями дело обстояло все хуже. Гонять их на выпас приходилось все чаще. Да по таким местам, что степная скотина так и норовила переломать себе ноги. Степняки осторожничали, но дня не проходило, чтоб Мара не тратила человечью силу на поправку их увечий. Давно позабывшие вкус зерновых лепех люди тоже начинали похварывать. Тому ж способствовала и стылая сырость ущелий, по коим пробиралась на восход Двурушная. А та петляла так отчаянно, что иной день шли на восход, а другой уже на полдень, будто плутали они по кругу. В людях росла маята, отчего путь начинал казаться им чуть не бесконечным. Раж, что сопутствовал им первый месяц похода, сошел на нет, а тратить силы на всеобщее успокоение душ Мара решительно не желала. Отнюдь не со зла, а полагая, что кулаки самых крепких духом мужиков и так сделают свое дело. Поученные теми кулаками строптивцы затихали надолго, дабы однажды вновь взбрыкнуть и полезть на них снова. Оружия в обозе было в достатке, чтоб разрешить злобные перепалки кровавым обычаем. Но и подобные тревожные мысли не могли заставить Мару принять на себя человечье ручательство за их собственную судьбу.

Ее уж и так разок вынудили изменить себе. В тот день они только-только выползли из дебрей Лебединой реки на Двурушную. Опаска, что вслед кинутся опамятовшиеся сакха, отошла. И вот тут-то пара десятков раздухарившихся разноплеменных сынов Белого народа порешили заместо оставленного Перуном Ильма избрать себе нового вожака. Мара как раз сбиралась слазить на замечательную гору, дабы оглядеться по сторонам. Принюхаться: что там впереди и как? Однако и помимо нее в обозе объявились умники, что так же сбирались кое-чего сотворить дельного, но едино для себя, для своей пользы. Чуя большую бучу, Ильм повелел Капкиайю с его степняками ни во что не ввязываться. Гнать себе коней в подвернувшуюся долинку, откуда в Двурушную с полудня вбегала ленивая речонка. Долина была богата обширными высоченными травами, где Капкиай обещал здорово подкормить коней, ежели им дадут тут роздыха хоть пару-тройку деньков. Туда ж Ильм с Ирбисом и Тугором сбирались завернуть и весь обоз, да Мара их обрадовала, мол, до бучи-то и не поспеют.

— Чего делать станем? — первым спросил Ирбис, когда они втроем скоренько подтянулись к повозкам с мечами.

Но ответил ему не Ильм.

— Бить! — ударил кулаком в грудь Тугор. — Кого в кровь, а кого и до смерти. Спускать нельзя. Даже единого разу.

— Согласен, — бросил Ирбис, поглаживая висящий на боку меч.

Ильм и тут промолчал, пытая взглядом Мару.

— А разумно ли будет мне мешаться в ваши дела? — равнодушно осведомилась та.

Мужики помолчали, осмысливая вопрос смерти. Затем по праву старшинства в летах первым постановил Тугор:

— Разумно. Коли светлые боги порешили отличить славнов, а им вздумали поперек вставать, так кому ж, как не богам и пресекать такое зло? Славны ж не своей волей — по вашему слову двинулись к сакха. Вашей же волей и нас к себе ведут. Так какое ж тут вмешательство?

— Согласен, — и тут поддержал его Ирбис. — Нынче не богиня станет мешаться в человечьи дела. Тут смертные мешаются в божий промысел.

Пока они так промеж себя толковали, необузданные душеньки подоспели к тем же повозкам с оружием. И смелы были не в меру, ибо богиня пред тем просто исчезла, где стояла. А два десятка смертных против троих завсегда на отвагу не поскупятся. Пусть и учил прежде народ тот же Ильм своим дрыном, да, видать, ученье то кое-кому впрок не пошло. Как и резоны, что тщился донести до них осторожный Тугор. И суровое предупреждение добряка Ильма, коему доверили жизнь стольких людей. Оно б, прежде и не отважился бы лис на сей грозный шаг, да позора пред Драговитом с братьями, пред Недимиром с Деснилом, а пуще пред богами снести бы не смог. И от тех мыслей о незаслуженном позоре разъярился вдруг нешутейно. А Тугор, меж тем, в другой раз потребовал, дабы мужики остыли и пообдумали, на что решились. Попенял тем из сородичей, кто примкнул к его турам и был принят за нового родовича. Сами же туры, сообразив, к чему дело идет, сбегались отовсюду. Да и прочие мужики решили не попустить разлада. А коли приспичило кой кому обидами потрясти, так добром обо всем уговориться. Может, оно б так и случилось, кабы не бушевавшее в Ильме черное бешенство, что застило ему весь свет.

— Испортит все дело, — тревожно проворчал Тугор, не спуская взгляда со славна.

А у того уж и глаза белой яростью налились. И любимая палка в рост человека завертелась, заплясала в воздухе.

— Остановить надо! — ринулся, было, к нему, Тугор.

— Стой! — повис на нем Ирбис. — Не он это, она, — только и успел шепнуть на ухо лебедь, как все и началось.

Прочие мужики, так и не добежав до повозок с оружием, застыли, как вкопанные, едва под ударом жердины треснула первая непокорная башка. Высокий грузный Ильм легко крутился сам и крутил своей великанской дубиной, всякий раз попадая в цель. Спешно опомнившиеся возмутители обозного уклада бросились на него единым махом. Да не с пустыми руками — мечи потянули. Тоже, словно посвихнулись разом, а ведь осторожничать в полоне подучились изрядно. Тут же, ровно их кто под руку толкал затоптать, измахратить славна. А тот в такой раж вошел, что Ирбис утащил Тугора подале, дабы случаем не прилетело, покуда Ильм лютует. И прочим мужикам указал в ту смертную пляску богатыря не соваться. Дело он и без них сделает. А коли невинных заденет, так страшно огорчится. Мужики и не полезли разнимать драку. Ильму того не требовалось, а его супротивникам… Так они ж сами выбрали свою судьбу себе на шею. За другим шли к душевному и обманно беспечному славну? Думали тишком его поприжать? Вон и богини не испугались — о стыде и речи нет. Раз услыхав, будто она в дела человечьи не мешается, за последующие месяцы зимовки в том убедились себе на радость. Не было ее и в тот день рядом со своим богатырем. Однако Ильму ее подмога и не понадобилась — сам свершил суд и расправу. Лишь перебив хребет последнему из противников, он будто опамятовался. Оглядел поверженные тела проясняющимся взглядом, выдохнул тяжко с хрипом, развернулся и ушел прочь. Вовсе из обоза пропал. Вернулся лишь ночью вместе с Марой, что тоже пропадала весь остатний день. И был Ильм спокоен, как прежде, ровно и не своими руками отправил за кромку два десятка мужей не из слабых…

— Опять глаза твои, Великая, не видят, куда ноги ступают? — добродушно проворчал Небор, поймав Мару при падении наземь. — Прям, хоть на закорках тебя таскай с утра до утра.

— Задумалась, — сухо оправдалась она, благодарно кивнув старшому куниц.

— Есть о чем? — ничуть не отстал, а лишь крепче вцепился в нее Небор.

— Вождь славнов отправил вам подмогу. Деньков через пять встретитесь. При груженных сеном волокушах быстрей они не поспеют.

— Ну да, — понятливо закивал Небор. — Кони и у них не каменные. Боле того, что сдюжат, все одно из них не выбить. Что ж, и то нам в радость.

— Вот ступай и поделись той радостью с людьми, — прошипела Мара, желая скорей отвязаться.

— Мара! — завопил откуда-то сбоку Ильм.

И Тугор почти сразу покликал ее где-то впереди. Небор и слова молвить не успел, как богиня пропала с глаз. Он еще чуток попялился на место, где она только-только стояла, поозирался и сплюнул.

— Сбежала?! — досадливо треснул кулаком о кулак добежавший до него Ильм. — Вот всегда она такая! С малолетства. Коли, какое дело ей в досаду, так без слов смывается. Чего хоть сказала-то?