Председатель (сборник)

— Но при чем тут я? — взмолился Гущин. — Я же никто!

— Чепуха! — оторвавшись от своего занятия, крикнул художник. — У вас хорошая, талантливая рука

Гущин еще раз посмотрел на гипсовую гроздь и обнаружил среди бесчисленных рук трогательный слепок маленькой узкой ступни с тугим натяжением сухих связок на подъеме.

— А чья это нога?

— Великой Улановой! — значительным голосом произнес художник. Садитесь! — указал он Гущину на табурет.

— Я пойду к ребятам, — сказала Наташа

— Гелла тоже дома, — сообщил художник. — Не пошла на работу. Вели ей соорудить "обед силен", как писал князь Георги своему соседу.

Наташа вышла в другую комнату, откуда послышались радостные возгласы и ликующие дикарские вопли.

Гущин с закатанным рукавом сидел перед художником, а тот нежными, ловкими движениями громадных лап накладывал гипс на его кисть.

— Готово! Теперь надо малость подсохнуть. Сидите спокойно, а я на жалейке поиграю.

Он снял с полки тонкую дудочку, взгромоздился на бочку с гипсом, и полились нежные звуки свирели.

Гущин понял, что тут нет никакого ломания. Так вот жил этот художник писал, ваял, рисовал, лепил, а в минуты отдохновения играл на свирели, чтобы полнее отключаться от забот.

Пришло время разгипсовывать Гущина Художник отложил свирель и проделал необходимую работу с присущей ему ловкостью. А тут Наташа и Гелла, худенькая женщина с тающим лицом, внесли круглую столешницу, уставленную бутылками, бокалами, тарелками с бутербродами. Столешницу поставили на два табурета.

— Моя жена Гелла! — объявил художник. — Гелла, это Наташин друг Серега Гущин. Человек с прекрасной рукой.

К вящему удивлению Гущина жена художника обняла его и поцеловала в щеку.

Вбежали два светловолосых мальчика лет шести и сразу повисли на Наташе.

— Мои бандиты, — представил их художник. — Петя и Миша — близнецы. Похожи друг на друга как две капли воды...

— Особенно Миша! — в голос подхватили близнецы знакомую шутку.

Художник с поразительной быстротой наполнил бокалы, не пролив при этом ни капли.

— За искусство! — произнес он торжественно. Все послушно выпили.

Художник снова наполнил бокалы.

— За женщин!

Гущин вопросительно посмотрел на Наташу. Она поняла его взгляд и сказала шепотом:

— Ничего не поделаешь — ритуал. Иначе — смертельная обида.

Художник в третий раз наполнил бокалы.

— За любовь! — и синий взор его подернулся хрустальной влагой.

Гущин осушил последний бокал, и вино ударило ему в голову.

— Чудесное вино! — сказал он. — Похоже на Цимлянское.

— Это перекисшая хванчкара, — спокойно пояснил художник. — Не выдерживает перевозки.

Пришли два молодых поэта. Их приход не вызвал особой сенсации, видимо, они были здесь свои люди. Художник представил их Гущину.

— Беляков и Гржибовский — пииты!.. А это, — обратился он к поэтам, Сергей Иваныч, человек порядочный, не вам чета, авиационный инженер.

Белякова это сообщение ничуть не взволновало, а Гржибовский как-то странно, исподлобья глянул на Гущина, затем перевел взгляд на Наташу.

Беляков, мальчик лет девятнадцати, тоненький, с круглым детским личиком, сразу начал читать стихи звучным, налитым баритоном, удивительным при его мизерной наружности. И стихи были крупные, звонкие, слегка напоминающие по интонации есенинского "Пугачева", но вовсе не подражательные.

— Здорово! — от души воскликнул Гущин. — Как свежо и крепко... словно антоновское яблоко!

— Свежий образ! — иронически сказал Гржибовский, рослый, красивый молодой человек, Наташиных лет.

Гущин смешался.

— Образы — это по твоей части, — заметила Наташа — Только ты не очень-то нас балуешь.

— Почему? — самолюбиво вскинулся Гржибовский. — Есть новые стихи.

Негромким, но ясным, поставленным голосом он прочел коротенькое стихотворение об одиноком фонаре и ранеными глазами взглянул на Наташу.

— Очень мило! — равнодушно сказала она. Поэт вспыхнул и отвернулся.

— Серега, выпьем на "ты"? — предложил художник Гущину.

— С удовольствием, — чуть принужденно отозвался тот.

Они сплели руки, осушили бокалы и поцеловались, причем художник вложил в поцелуй всю свою бьющую через край энергию.

— Пошел к черту! — сказал художник свирепо.

— Пошел к черту! — вежливо отозвался Гущин. Художник стиснул ему руку.

— Нравишься ты мне. Костяной ты человек и жильный. Тебя ветром не сдует.

Красивый поэт Гржибовский запел под гитару смешную и трогательную песню о стране Гиппопотамии.

В разгар пения в мастерскую ворвался темноволосый юноша и с ходу обрушился на хозяина:

— Значит, Верещагин гений и светоч? На него шикнули, он зажал рот рукой. Поэт оборвал песню и отбросил гитару.

— Почему вы перестали? — обратился к нему Гущин.

— А кому это нужно! — неприязненно отозвался поэт.

— Так Верещагин светоч и гений? — снова кинулся на хозяина вновь пришедший.

Тот, рванув на себе ворот рубашки, как древние ратники перед битвой, грудью стал за Верещагина:

— Ты сперва достигни такого мастерства!..

— Ерунда — фотография.

— А колорит — тоже ерунда?

— Колорит? — язвительно повторил вновь пришедший. — Колер у него, как у маляров, а не колорит.

— П-прошу покинуть мой дом! — от бешенства художник заговорил "высоким штилем".

— Да ноги моей у тебя не будет, натуралист несчастный!

— Мальчики, мальчики, будет вам! — кинулась к ним Наташа. Опомнитесь, как не стыдно!

Художник и его оппонент дрожащими руками взялись за бокалы.

— Только ради Наташки, — с натугой проговорил художник. — Твое здоровье!

— Наташа, только ради тебя, — в тон отозвался темноволосый, — твое здоровье!

И они чокнулись.

Гущин почувствовал внезапную усталость и заклевал носом.

Он борол сонливость, улыбался вновь прибывшим: печальному

Мефистофелю, оказавшемуся видным

режиссером, и девушке с бледным русалочьим лицом,

Она сразу подсела к Гущину и спросила таинственным